Каждый режиссер переживает одно и то же. Когда ты начинаешь делать картину, на тебя сваливается огромное количество решений, которые ты должен принять. Дело в том, что кино устроено иерархично – там никакой демократии нет. Режиссер на площадке – действительно царь и бог. Он за всё отвечает. Ему достается вся слава, но за это он платит тем, что принимает на себя всю ответственность, в том числе и за провал. И в этом достаточно интенсивном режиме ты живешь несколько месяцев. Потом премьера, к которой режиссер обычно уже находится в невменяемом состоянии. Фильм свой он уже видеть не может, потому что на монтажном столе он видел каждый кадр столько раз, что знает каждое слово, движение и интонацию наизусть. И в тот момент, когда зрители выходят из зала после премьеры, нормальный режиссер уже, как правило, хорошенько накатил коньяку, и, в общем-то, ему даже уже не страшно, потому что он устал бояться, что люди уйдут, а картину освистают. Дальше происходит премьерная пьянка, режиссер попадает домой или не домой, просыпается наутро, и вот с этого момента ему каждый день нужно говорить себе, что жизнь продолжается, потому что телефон его молчит и никто не требует от него никаких решений. Люди, с которыми ты бок о бок провел несколько месяцев и которые казались тебе членами твоей семьи, куда-то растворились, а ты уже раздал все интервью и, в общем-то, никому не нужен. Тут тебе хочется удавиться, отравиться, ты даешь себе обещание никогда больше этим не заниматься и живешь дальше в тоске и ужасе, пока наконец не успокаиваешься, и в голову тебе не приходит какая-то новая идея. Вот только тогда ты действительно понимаешь, что жизнь-таки продолжается.