Вот и обратно – родное, бессонное, Вроде забытое – вновь обретённое, Пробною нотой в ночи долгожданный звонок, Ветрено-терпкое, вздорно-весеннее Детство моё и моё вдохновение С корочкой рифм на запекшихся ссадинах строк. Здесь чем больнее – тем откровеннее Мирного времени стихоранения, - В этой отчаянной вере отчаянья нет. Счастлив безумец, что знает наверное: Небо так близко, но метео скверное, Белые крылья рисуя на белой стене.
На белой стене… Белой стене…
О городское унылое зодчество, Здесь окрыляет одно одиночество, Ночь и в оконном проёме неоновый свет. Петь иль не петь – не вопрос, но когда с утра Встретит Москва тротуарами траура, Сердце стареет быстрей, чем газетный офсет. Вздыбленный, скрюченный майнами-вирами, Город разучен и законспектирован, Нервною дрожью подзвучен на каждой струне. Он не за нас, только знать бы наверное: Небо так близко, но метео скверное, Бедные белые крылья на белой стене!
На белой стене… Белой стене…
Что бы там загнанный век нам ни впаривал, Первым по праву быть, а не по правилам, - В этом случайном везенье случайности нет. Счастлив безумец, что знает наверное: Небо так близко, но метео скверное, Белые крылья рисуя на белой стене – Так безответно, что в пору отчаяться… Мне бы в то небо – да не получается, Мне для побега не хватит и тысячи лет. Тысячи лет, чтобы стать и запомниться, Чтобы расстаться с ознобом бессонницы, Снова и снова встречая оставленный след –