Господи, я не верю в тебя. Совсем не верю в тебя. Но она говорила, что ты отвечаешь каждому. И вот, я стою у врат твоих, больное твое дитя. Я не прошу огня, не прошу пищи страждущим. Но если не будет ее, значит - не будет меня. Не станет мира, солнца, земли и неба. Костров горящих, дорог, разморённого дня. Все исчезнет. Как будто его и не было.
Я был глиной под ее пальцами. Был любимым. ''Не плачь по мне'' - говорила, пела лунные колыбельные.
Господи, не дай мне сил. Но дай мне немного времени.
По топям болотным пройду, босой и незрячий. По пескам пустынным проползу ящером. Я ищу ее. Ищущий да обрящет. Я был глиной ее. Видишь, следы на запястьях? - так она держала руками, ночью кусала зубами. Я - плоть от плоти ее. Саламандра в ее пламени.
Шел три тысячи дцатый. Всеобщее сумасшествие. Те же старые танки, безумцы в церкви. Ее механическое сердце стучало ровно и быстро.
Я был ее глиной. Она была моим смыслом.
Я был ее рыцарем, и, если хотите - любовником. Самой опасной воительницы двадцать седьмого округа. Мы были неразлучны с детства - бездомные Джейн и Джонни. Слепленные из одного теста. И никого кроме. Когда началась война, она первой взялась за оружие. Единственная не сошла с ума. Единственная, кому я был нужен. Она улыбалась, и я пробивал стены, челюсти, ломал пальцы, выгрызал зубами вены. И поднимался. Не страшась ни ночи ни дня. Пока она улыбалась только для меня.
И мне казалось, /пусть это невозможно/, что ее сердце билось еще быстрее, под моей ладонью, осторожно прижатой к ней, лежащей в моей постели.
*
Господи, я не верю в тебя. Совсем не верю в тебя. Но вот я у врат твоих, и на шее болтается крест. Ей осталось дышать четыре дня. Поэтому прошу: забери меня, вместо.