Долгая память хуже, чем сифилис, Особенно в узком кругу. Такой вакханалии воспоминаний Не пожелать и врагу. И стареющий юноша в поисках кайфа Лелеет в зрачках своих вечный вопрос, И поливает вином, и откуда-то сбоку С прицельным вниманьем глядит электрический пес.
И мы несем свою вахту в прокуренной кухне, В шляпах из перьев и трусах из свинца, И если кто-то издох от удушья, То отряд не заметил потери бойца. И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы - Или страха сделать свой собственный шаг. И над кухней-замком возвышенно реет Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.
И у каждого здесь есть излюбленный метод Приводить в движенье сияющий прах. Гитаристы лелеют свои фотоснимки, А поэты торчат на чужих номерах. Но сами давно звонят лишь друг другу, Обсуждая, насколько прекрасен наш круг. А этот пес вгрызается в стены В вечном поиске новых и ласковых рук.
Но женщины - те, что могли быть, как сестры, - Красят ядом рабочую плоскость ногтей, И во всем, что движется, видят соперниц, Хотя уверяют, что видят блядей. И от таких проявлений любви к своим ближним Мне становится страшно за рассудок и нрав. Но этот пес не чужд парадоксов: Он влюблен в этих женщин, И с его точки зренья он прав.
Потому что другие здесь не вдохновляют Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк; И один с изумлением смотрит на Запад, А другой с восторгом глядит на Восток. И каждый уже десять лет учит роли, О которых лет десять как стоит забыть. А этот пес смеется над нами: Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть.
У этой песни нет конца и начала, Но есть эпиграф - несколько фраз: Мы выросли в поле такого напряга, Где любое устройство сгорает на раз. И, логически мысля, сей пес невозможен - Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам. И друзья меня спросят: \"О ком эта песня?\" И я отвечу загадочно: \"Ах, если б я знал это сам...\"