Суровый барбудо, сигару раскуривая, прищуреным глазом сквозь дым за тобою следит. Прищуреным солнцем он не растерялся среди московских сугробов с чернёным изюмом кутьи.
По краю Борея — промозглая тюлевая фата овдовевшей в канун сочетанья Руси. Растрёпаным флагом лоскутьями небо висит. Пока доктор курит, ты можешь его и спросить.
Но не будет ответа — бодхисаттвы коммунизма мертвы: Гаутама… Иисус… И Ленин… Команданте, пути твои дюже кривы.
Чего с нами будет, когда каракулевая папаха накроет Орду Золотую чадрой? По паху ударит ханьцзу, изогнувшись хитро? А скальп Мономаха тевтонским заменят ведром?
От смеха старея и душу зажмуривая (нытьё — рудимент, атавизм, атрибут бытия), посмертно махнёт на прощанье креола культя. (Ладонь, говорят, была цельностального литья).
Но не будет ответа — бодхисаттвы коммунизма мертвы: Гаутама… Иисус… И Ленин… Команданте, пути твои дюже кривы.