Переплавлена тьма, словно в цехе литейном. Посмотри на себя: с антрацитовым светом Ты съедаешь гротеск, запивая портвейном. Превращается в тень тот, кто был Мусагетом.
Это вряд ли этап. Это стало системой. Парафразы карманных твоих колоколен, Заслоняя абсурд канонической темой, Превращаются в шум. Ты этнически болен.
В театральном бреду ты разбился о сцену. Ты остался один, беззащитный и слабый… Мельпомена с тобой, только я Мельпомену Постыдился бы сравнивать с правильной бабой.
Продлевая свой век, возле римской аптеки Ты играешь ноктюрн с византийцем на пару, А твоим дочерям – бесконечные греки Наливают абсент в бесконечную тару.
И летят медяки на концертное блюдце, И минуты летят вдоль финального часа, И судебные приставы громко смеются, Отлучая тебя от родного Парнаса.
В двадцать первой строке ты подходишь к киоску, И сплясав краковяк с первой встречной путаной, Ты бесцельно бредёшь по ночному Свердловску, Утомлённый и злой, отрешённый и пьяный.
Впереди пустота. На безлюдной арене Только ты и гротеск с антрацитовым светом. Обезврежен портвейн. А в последнем катрене – Подпись или клеймо: «Тот, кто был Мусагетом».