Заказ был сделан мне «Шёнберг-ансамблем». Я из этого ансамбля выбрал 9 инструментов + дирижёр, который у меня включается и как исполнитель.
Мне просто нравится число десять, и к тому же это всё вдруг оказалось связанным в каком-то текстовом смысле с моей оперой. То есть, если она написана на сюжет романа Казота, то для этого сочинения я взял текст о самом Казоте. Этот текст написан Лагарпом и напечатан под условным названием «Пророчество Казота». В тексте рассказывается о том, что вот этот самый Казот предсказал ни много ни мало французскую революцию. Текст мной был решён как некое действо: инструменталисты вместе с дирижёром понимаются здесь как некий кружок, в котором роль Казота исполняет дирижёр, а инструменталисты, участники ансамбля, представляют тех, кто собрался в некий памятный вечер в начале 1788-го года и кому Казот и сделал своё зловещее предсказание.
А начинается, собственно говоря, всё с того, что дирижёр ударяет по пюпитру тупым концом карандаша и возникает шёпот-канон («мне кажется это было вчера…») — друг друга как бы перебивают. Первый кто играет на инструменте, но ещё шумовым способом — это контрабасист. Так вот, начинается всё с шёпота, затем шёпот как бы с хрипотцой, с голоском, затем шёпот переходит в простую речь, то есть постоянно происходит модуляция из одного способа произнесения в другой. Текст не слышен — это же чистая сонорика: шёпот, завывания и эти постукивания по деке контрабаса, и т.д. Но что здесь важно? Текст оказывается главным внутренним организатором этой самой сонорики, потому что иначе был бы хаос. И здесь есть только один инструмент, который с самого начала играет нормальным образом. Рояль!
Постепенно голоса выключаются, и инструменталисты начинают собственно на инструментах. Играют они всё ту же серию, что и фортепиано. И здесь же где-то произошло чудо, — я имею в виду зарождение скрябинской темы: вначале возникло у меня что-то такое «quasi скрябинское», а потом тема из «Прометея». Причём на словах «Вы, господин,.. на эшафоте погибнете. Я вам говорю: то будет владычество разума».
Конечно, предполагал, что в какие-то моменты текст всё-таки должен быть слышен. «Чтобы это знать — пророком быть не надо» — это слышно, потому что инструменталисты текст произносят уже вполне отчётливо. И дирижёр отвечает: «Пусть так! Но знаете ли вы, что будет её итогом, логическим следствием, естественным выводом? Вы, Кондорсе, умрёте от яда. Вы, господин Шамфор, перережете себе жилы…» и так далее. И тут у меня возникает Скрябин. Очень символично! Это как раз спиритический сеанс своего рода, который выражается в том, что участники действа недовольны — это реакция теней каких-то.
Вдруг человек, скромно сидящий, спрашивает: «Ну, а мне господин Казот вы ничего не предскажете?» И тут же — Dies iræ. Идёт хорал у одной группы инструментов, а у рояля продолжается какая-то «своя игра». Затем к хоралу струнных присоединяются духовые. И дирижёр говорит: «Вы станете верующим христианином». Тогда все: «Вы же видите — он сумасшедший!». Это тоже слышно. А в ответ, «он просто шутит», и сразу за этим начинается «окно» — очень важный раздел, где инструменталисты сходятся в ритмический унисон (прежде они играли все, главным образом, сами по себе). Все играют вместе. Это кульминация. В 10-й цифре ткань «срывается» неожиданно в текст: «А вот мы, женщины — счастливее вас — к революции непричастны». Но дирижёр говорит в ответ: «Вас постигнет та же участь». — «Ах, что это такое вы проповедуете: конец света, что ли? — Последний, — снова говорит дирижёр, — кому в виде величайшей милости будет даровано право исповеди (все вскакивают в страшном предчувствии), — это будет король Франции». Тут все в ярости выкрикивают: «Но что ты будешь делать сам?» — это текст мой, такого у Лагарпа нет. И он, как бы в забытьи, шепчет слова латинской молитвы «Kyrie eleison». И все, как бы загипнотизированные дирижёром, вслед за ним шепчут: «Kyrie eleison».
Я должен сказать, что это почти развлекательное произведение.