Песня из романа Платонова «Чевенгур» для хора и оркестра (1995)
Мне уже казалось, что я, наконец, нашёл свою «жар-птицу», то есть нашёл, как писать, чтобы и самому было легко и слушать было приятно. Ну, я говорю это сейчас немножко как бы иронизируя, конечно, но, действительно, была даже цель прийти к какому-то состоянию особому, чуть ли не моцартианскому, простите за наглость, то есть писать легко, радостно и, так сказать, без мучительного преодоления каких-то барьеров. И мне казалось, что я нашёл: во-первых, гармония как-то легко выстроилась, потому что, если пользоваться вот этими сцеплёнными тетрахордами из «гаммы Буцко», то получается очень выстроенная регистрово гармония, где каждый звук на своём месте, а не просто случайный «прохожий» — захотел такое расположение аккорда, захотел другое, то есть она оказалась обусловлена, с одной стороны, моим двенадцатитоновым рядом, а с другой стороны, она введена в рамки вот этими сцеплёнными тетрахордами — ничего акустически случайного, всё оказывается выверенным: каждый аккорд, каждый гармонический момент. А во-вторых, вместе со всем этим прекрасно ужилась и моя временнáя двенадцатикратность, то есть, скажем, если я избираю какую-то единицу, допустим, двенадцатитакт и потом также обыгрываю её как ряд, как шёнберговский ряд, но во времени, то получается всё логично, удивительно стройно и к тому же очень даже воздушно, прозрачно и красиво. Мне казалось, когда я приступал к этой вещи, что я наконец нашёл это состояние тишины, блаженства и красоты невероятной, где нет ни одного лишнего звука, всё гармонично и взаимообусловлено. И вот «пик» как раз пришёлся на эту пьесу, хотя она маленькая и казалось бы «малозначительная».
Я хотел написать «чистую» оркестровую вещь на простейших интонациях, благо мой ряд позволяет пользоваться всеми интервалами: я беру сегменты отдельные из ряда, обыгрываю их подолгу — 3-4 звука, потом модулирую в следующие 3-5 звуков, и на этом долго задерживаюсь. Плюс та фактурная техника, которую я уже применял и которая позволяет в сущности пользоваться всеми видами фактуры (вы же можете встретить у меня всё, что угодно). И вот мне казалось, что я нашёл это состояние. Я стал пользоваться простыми интервалами, стал обыгрывать чистые кварту и квинту на сей раз, я подобрал это место в своём большом ряду. Я поискал и нашёл это место на стыке рядов, где есть ход соль–ре–до. И я стал писать, и действительно «пошлó». Я даже в Москве её писал, потому что легко работалось, и при этом наслаждался, так сказать, медленной сменой гармоний, каждым тембром, каждым звуком.
А начал я с продольной флейты. Вот это начало — оно мне кажется находкой очень важной. Не обычная флейта, а именно продольная. Она создаёт ощущение какой-то особой тишины, даже нереальности. И так всё это пошло такт за тактом, пока взгляд буквально не упал на книгу Платонова, на страницу, где были стихи:
«Есть в далёкой стране, На другом берегу, Что нам снится во сне, Но досталось врагу».
В книге отряд анархистов распевает эту песню при совершенно драматической ситуации. И меня очень поразили эти стихи (то ли они платоновские, то ли это цитата, народная песня — настолько народен Платонов, по-моему, что различить иногда трудно. Да и не важно для меня это, тем более, что к тому времени большая часть моей пьесы была уже написана). И я вдруг понял, что не могу, не могу просто обойтись без этой песни. И вот в последней трети сочинения появляется мужской хор — тенора и басы. Причём, основной голос у теноров и, как бы унтертон октавный вниз, как «отражение» — басы, поющие на «градус» тише теноров, которые сами тоже ведь поют очень тихо и очень таинственно и, кстати, опять же в так называемом «обиходном ладу». И может быть поэтому песня напоминает «знаменный распев», как мне правильно кто-то об этом сказал, а я ведь не использовал никакого чужого распева. И в результате, получилась хоровая, но с огромным оркестровым вступлением, которое чуть ли не раза в два больше, чем сама песня. И оказалось, что всё это — лишь предъикт хоровой песни.