Слово для духовых и ударных (1975) Студия новой музыки
Я тогда очень увлекался коллекционированием разных изданий с расшифровками знаменных распевов. Это была какая-то удивительная неметричность, то есть отсутствие всякой симметрии. Всякой! И это меня совершенно восхитило! И я, вот, увидел какую-то свою музыку в этом. То есть, мало того, что это монодия и к тому же ещё монодия, связанная со словом и ритуалом, то есть когда всё в одном, всё не разделено, всё не рассыпалось, как впоследствии это произошло в профессиональном искусстве, не рассыпалось на какие-то самостоятельные части, кусочки — одно здесь, другое там: здесь балет — там играют, здесь исполнители — там зрители слушают и любуются. Нет! Всё было одним, всё было, если хотите, общим храмом, общим ритуалом и вот отсюда и пошёл как раз «словесный характер» моего произведения. И здесь вот эти, соединившиеся в ансамбле, довольно странном, немножко зычно как бы звучащем довольно разные инструменты: и саксофон-баритон — очень грозный, кстати, инструмент, очень грозный, мощный даже, а в соединении с контрафаготом и гобоем, плюс ещё потом валторна, труба и тромбон — это просто зычный очень состав, но ведь и лапидарный при этом — прямая такая, даже несколько дикая (но в хорошем смысле) звучность. То есть получилась краска, как бы идущая от чего-то древнего, некая тембровая прамузыка.
И ещё, наверное, был и один как бы случайный повод — это когда Кримец посмотрел мою «Сонату для шести» и «Ноктюрны». Посмотрел и как-то кисло сказал: «Знаете что, — мы тогда ещё на вы были, — напишите для меня другое сочинение, которое было бы интересно не только музыкантам, но и публике». То есть, он меня подвёл к идее, собственно говоря, действенной музыки, сам того не желая.
Итак, вот после этого призывного, очень звучного вступления, начинается важнейший раздел, который я назвал бы двойными ритмическими вариациями. Тут есть некий тематический раздел из 8 тактов, но тактов, кстати, разной величины. Вариационность проявляется в том, что на одну и ту же ритмическую тему что-то всё время накладывается и, кроме того, меняется гармония. То есть, я убедился, что можно писать без так называемых мелодических тем, что темой может быть один ритм — тема-ритм. 2-ая тема — это то, что делают ударные — они впервые выступают как отдельная группа ансамбля, как отдельное практически солирующее начало. То есть, ударные не просто выполняют какие-то чисто ритмические функции, они играют вполне самостоятельную тему. И одновременно здесь уже варьируется и материал 1-й темы. А когда появляется 14-я цифра, то здесь начинают «бегать какие-то мамонты», я не знаю, что это такое — в общем какие-то «мамонты». Ну, понимаете, просто «бегают» тяжёлые духовые. Они начинают неуклюже так двигаться, дышать… какое-то безумие происходит.
Кроме того, здесь интересно и то, что я обнаружил новый для себя род техники письма. Что здесь особенно важно? Во-первых, колоссальное значение пауз. Паузы осмысляются, как звучащие фрагменты — они очень весомые и всегда обращают на себя внимание. Второе, что касается этой техники — это, грубо говоря, особая гетерофония, когда кажется, что все поют одноголосно, но при этом и немножечко расходятся. То есть, все тембры немножечко расходятся, исходя из природы каждого инструмента. Ноты могут быть и схожи и одинаковы даже, но всё играется чуть-чуть по-разному, разноритмично. То есть, фактически, это всё-таки монодия, но монодия, которая таковой не кажется, потому что все вразнобой играют и делают это несколько неуклюже. И вот здесь-то так и «сопят», так и «дышат» эти несчастные неуклюжие существа «мамонты». Дышат, дышат, а потом вдруг пауза, снова пауза; затем начинается некоторое оживление и в конце концов всё приходит к последнему разделу середины, когда всё мельчится, мельчится и ужимается в унисон. А затем возникают «столбы» из начала, то есть ритмическая монодия, усиленная всем составом ансамбля, но при этом буквально повторяющая материал самого начала. То есть возникает обрамление, но обрамление динамизированное.