Александр Генис, Соломон Волков - Диалог на Бродвее (За кого голосует русская Америка, 75-летие Лосева, Музыка-киногерой: «Пианист») | Текст песни

• Тексты песен
• Александр Генис, Соломон Волков
• Диалог на Бродвее (За кого голосует русская Америка, 75-летие Лосева, Музыка-киногерой: «Пианист»)

Александр Генис и Соломон Волков о Льве Лосеве в программе «Поверх барьеров» на Радио Свобода (18.06.2012)

Диалог на Бродвее (За кого голосует русская Америка, 75-летие Лосева, Музыка-киногерой: «Пианист»)

75-ЛЕТИЕ ЛЬВА ЛОСЕВА

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: На днях исполнилось бы 75 лет одному из лучших поэтов нашего времени Льву Лосеву. К несчастью, он не дожил до своего юбилея, и тем больше у нас оснований вспомнить о нем сегодня, потому что Лосев после своей смерти, как говорил Попов про Довлатова, сильно вырос.

СОЛОМОН ВОЛКОВ: Да, это ощущение меня не покидает. И при жизни Льва Владимировича, которого мы именовали “Лешей” (по-моему, иначе невозможно себе представить)…

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: А вы знаете, почему это произошло?

СОЛОМОН ВОЛКОВ: Нет.

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: Потому что он одно время подписывал тексты “Алексей Лившиц”, а стихи – “Лев Лосев”. И в “Новый американец”, где мы его тогда печатали, прислали письмо и сказали: “Сколько можно? То ли он Алексей, то ли он Лев!?”. И Лосев прислал в ответ письмо, где сказал, что “я извиняюсь, что иногда Алесей, иногда Лев, но это не так страшно, потому что был прецедент, был Толстой”.

СОЛОМОН ВОЛКОВ: Откуда же “Леша” все-таки?

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: И тогда он объединил Алексея и Льва в одно имя - Леша. Хотя мы всегда были с ним на “вы”, тем не менее, его звали Леша. Надо сказать, что Лосев не был вообще похож на поэта, он культивировал в себе другую ипостась - профессорскую. Он всегда был в галстуке, он всегда говорил тихо, он всегда был сдержан. Это вообще был доктор Джекил и мистер Хайд.

СОЛОМОН ВОЛКОВ: Вот именно так я его про себя и именовал.

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: И к стихам он относился, как к своему совершенно другому человеку, который в нем был спрятан, и которого он иногда выпускал на волю. И я очень любил за этим следить, потому что, когда он читал стихи, он это делал очень тихо, очень сдержанно, но при этом всегда стоя. Он мог читать лекцию сидя, но к стихам он относился с особым пиететом. И стихи его настолько были непохожи на его профессорский облик, что многие думали, что это два разных человека пишут стихи под одной фамилией. Первый его сборник назывался “Памяти водки”, там было много стихов, которые мы, к сожалению, не можем прочесть по радио, настолько они богаты нецензурной лексикой. И все-таки стихи Лосева все равно были профессорскими. Несмотря на все его выпады в самую бульварную, нецензурную, самую эпатажную лексику, они всегда были по-своему филологическими. И мне кажется, что это одна из характерных черт именно лосевской поэзии, то, что у него не было страха заимствовать, вот этой тревоги, которая мучит всех поэтов, которые не хотят быть похожими на своих предшественников. Он считал, что заимствование это традиция, и в этом смысле он был последним александрийцем русской поэзии.

СОЛОМОН ВОЛКОВ: И для меня в творчестве Лосева особенно ценным и драгоценным является то, что он был, по-моему, как никто, выразителем мыслей и эмоций нашей Третьей эмиграции. Вот, скажем, Бродский, безусловно, - великий поэт, жил в эмиграции, казалось бы, он и должен был бы выразить наши эмоции.

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: Ничего подобного! Бродский - поэт человечества.

СОЛОМОН ВОЛКОВ: В том-то и дело. Это гораздо была более универсальная фигура. А Лосев как раз был нашим поэтом. И я хочу здесь провести параллель с Георгием Ивановым. Георгий Иванов оказался идеальным, точным, потрясающим, великим выразителем чувств и эмоций Первой эмиграции русской, парижской. Он рассказал, что на самом деле думали и чувствовали эмигранты той эпохи, когда они вдруг поняли, что власть большевиков не обрушится завтра, нужно слезать с чемоданов, на которых они все сидели и ожидали этого крушения, и как-то доживать свои дни в этом чуждом, чужом Париже. Лосев оказался таким Георгием Ивановым для Третьей эмиграции, он идеально выразил наши эмоции и чувствования. И когда я читаю Лосева, меня все время посещает мысль о том, что, если бы у меня был лосевский талант, я хотел бы написать вот так. Потому что я читаю его стихотворения как собственный дневник, другого такого поэта я не знаю, и этим мне особенно дорог Лосев. Я его стихи перечитываю буквально каждый день. Меня поражает высокая оценка, которую Лосеву неизменно дают профессионалы современной русской культуры, то есть поэты, критики. В отношении Довлатова мне это ясно, он, в общем, оказался писателем для всех, как Есенин в свое время оказался поэтом для всех…

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: Мы Довлатову процитировали Гиляровского по этому поводу – “ты, как червонец, всем нравишься”.

СОЛОМОН ВОЛКОВ: Именно так!

АЛЕКСАНДР ГЕНИС: Все это напоминает ситуацию с книгой Лунгиной “Подстрочник”, которая стала безумным бестселлером. Почему? Она стала тем, чем для нас была книга Эренбурга “Люди. Годы. Жизнь”. Она рассказала новому поколению о том, что была красивая, человеческая, интеллигентная, цивилизованная жизнь, и она прекрасна. Лосев нечто подобное произвел и здесь.

http://www.svoboda.org/content/transcript/24618746.html

Александр Генис, Соломон Волков еще тексты