Кому-то казалось, что время – пустяк, и вся еще жизнь впереди, Кому-то казалось, на здании стяг заменим и всех победим, Кому-то казалось, всех нефтью засрем, а газом врагов запердим, Опять заменили Октябрь Ноябрем, и новые истины в гимне своем На музыке старой твердим.
Мы думали, реки зальют молоком кисельные берега, Коровам и овцам - серпом с молотком - без нас обломают рога. И в этих мечтаньях и между сует мы прожили несколько лет, Все воры на свете слетелись на свет обещанных нами великих побед, Надеясь на жирный обед.
Эх, тра-ля-ля! Где-то горит земля, Можно ли выжить, начальство не зля – Это вопрос, друзья.
Но не получается нипочем упущенное наверстать. И сколько не бегай по полю с мячом – тебе футболистом не стать. Рука на груди: не махать, не сопеть, фанера над полем летит. Ты сделаешь вид, что сподобился петь, все сделают вид, что способны подпеть, Но только лишь сделают вид.
Не пишет полковнику писем давно неверящий в письма народ, А рифма к «давно» на уме все равно давно у народа живет. И камень в его упадет огород. Народ закатают в бетон. И это, конечно, устроит народ, он сам себе выстроит этот приход, И срок себе выпросит он.
И на костер, если язык остер. Остерегись и не оступись, Но и не отступись!
Так, кто ж мы такие, куда мы идем, кому и зачем мы нужны? Мы только вчера или завтра живем, и сами себе не важны. И погань нам лень за собою убрать - на улице, в доме, в душе. Мы это клеймо, мы эту печать, мы это тавро, мы это клише, Как вечное русское «е…твою мать», должны на закорках таскать.
За это над нами смеются друзья, боятся враги – ну а нам... За это друзьям нашим верить нельзя, тем более верить врагам. Останется только поверить в себя и каждого вдруг полюбить. И этой любовью всех граждан любя, в фанфары не дуя, в трубу не трубя, Весь мусор эпохи, с себя отскребя, людьми хоть немного побыть.
И в черной мгле, на выжженной нами Земле, Немного не в ногу и в глаз, а не в бровь, Но все-таки, это любовь. Но все-таки, это любовь. Но все-таки, это любовь.