Я жил не сначала в отрезке времен, что веком двадцатым назвали. Но всем его скарбом я обременен, и выброшу что-то едва ли. Увидел я свет в присно памятный год, когда забирали ночами. Гулял в парусиновых туфлях народ и маршировал с кумачами.
В Германии чернь убивала своих достойных героев и умниц. На Эбро бои, под Мадридом бои... Гитары исчезли с улиц. И сквозь полуправды нестойкий туман то время прекрасно и жутко... Какой на Европу спустился дурман! Какие царили ублюдки!
Не помню начала войны - я был мал, но помню и темень и голод. До тонких нюансов с тех пор понимал холодный и вымерший город. Но выжили дети великой земли. Не все... и отцов увидали. В слюде керосинки, что на три семьи, сверкнув, отразились медали.
И в памати детской с тех пор навсегда отцы - и хмельны и нестроги. Отважно чужие прошли города, в свои возвращались в тревоге. Закончилось время жестоких людей, и мир стал наивен и честен... счастливые годы высоких идей и чистых решений и песен.
Но вещи в моленьях ночных и дневных, как старые жадные боги, возникли и жертвы несущих для них сводили с заветной дороги. Ударило лихо в упор и не раз по бывшей ватаге дворовой, и ставило опыты время на нас, но мы оставались здоровы.
И память горчит, как над Родиной дым, и сердце все ноет и ноет... с кем это было - с народом моим или с тобой и со мною?.. Доста вкусившв крови и бед Земля, как беспечный \"Титаник\", плывет в свою новую тысячу лет - одинокий осмический странник.