А мы привратнику кричим: "Отворите двери, На нас там занято". Но нам швейцар не верит. Открыл и пузом отодвинул он Алешу: "А ты, мол вовсе, ты уже хороший" - "Да нас же трое, это же не сто". А он нам отвечает: "Нет местов.
Я вас за пьянство не хочу обидеть, Но вы, ребята, все в абстрактном виде. У одного потеряна галоша, А у другого в алебастре рожа.
А третий, хоть не шляпе, но культурный. Стоит, молчит. Ему, наверно, дурно. Пустить вас не могу, уж вы простите, Не стойте тут, ребята, не грустите".
Жизнь подходит к преклонным годам - В сентябре было мне двадцать три. Но когда в воскресенье гуляешь без дам, То сердце клюют снегири.
А в ресторане хорошо, и в гаме Порхают тетечки с культурными ногами, И курят девочки с ужасными глазами, А с ними дяди без волос и с волосами.
Да я, сейчас, какого-нибудь дядю, Ну просто ни за что - сугреву ради... А тут открылись двери, и сквозь гам Выходит, очевидно, хулиган.
А нос такой паршивый, - сразу видно, Что продавец. И стало мне обидно. И стало за порядки эти странно. Кого пускают в наши рестораны?
Я подхожу, ну бац его и хлесть. И он лежит, такой спокойный весь. А я согрелся, веселее стало. Но показалось мне немного мало. А он лежит. Ну, пнуть али не пнуть? А тут мне трое преградили путь.
Один мне в морду кулачишкой тычет. Да я видал таких в гробу по тыще! Я пуговицу в нос ему засунул, И он отвлекся, вроде бы заснул он. Другому пасть порвал, и выдал плюху, А остальному откусил пол-уха.
В атмосфере бывают явления, Что невольно напьешься с тоски. Есть женщины в русских селениях, В городах же - одни мужики.
Ну, честно говоря, мне было трудно. Пол-уха спрятал я в карман нагрудный. Я вспомнил: есть котишко у меня, Он не обедал, кажется, три дня. Ведь тяжело не жрать три дня подряд - Тут и хрящам, наверно, будешь рад.
Ну, а пока те четверо молились, С Алешкой мы спокойно удалились. Вот только Колю где-то потеряли. Гляжу, идут навстречу нам две крали. А так как я устал, и был печален, То только личики в снегу им отпечатал. А так как женщины вобще мне не враги, Я только снегу им насыпал в сапоги.
Я смотрю вам в чугунные очи, родной, Мой Владимир Ильич-обелиск, Но когда без подруги пройдет выходной, То к ночи нарежешься вдрызг.
Да и вообще, пора идти домой, Закончился воскресный выходной. Я дома ноги вытер о ковер, А соседка говорит, мол Васька твой помёр. "Да как он смел, - говорю,- такой нахал!" Я ухом ей под носом помахал. "Да ежли б я, - говорю, такое дело знал, Я бы ухо тому типу не кусал". Я для него старался, стервеца! Вдруг вижу - нет на бабушке лица. И тихо тут заплакала она, Сказала, что я чистый сатана. Что быть таким, мол, стыд, мол, и позор. И хорошо еще, что я еще не вор.
Я вспомнил Ваську, и слегка взгруснул, Потом заплакал... А потом заснул.