Седой кузнец залил мне в щёки медь. Мне выдали один из языков. Благословили, наказав терпеть, И привязали к лапам облаков. Не так меня повесили, не там, Вниз головой, без голоса, не к Богу. Скажите, люди, если это храм, Зачем хранить под куполом тревогу?
Не облизнуть и не сглотнуть слюну, Не выдать звук и не коснуться нёба. Язык привязан, вытянут в струну. И я молчу, пристрелянный на скобах. Кровится горизонт, чернеет хмарь, И ветер злой облизывает пики. Но спит спокойно маленький звонарь, И серые в иконах дремлют лики.
Уже близка кочующая рать, На трактах смерть сегодня повитуха. У вас не хватит веры, чтоб поднять Свои мольбы до слышащего уха. Я не хочу накликивать беду, Но мой звонарь бежит, поднявши рясу. Рука дрожит и тянется ко рту, Чтоб развязать язык, присохший к мясу.
Звони звонарь, чтоб облупилась скань, Чтоб зернь осыпалась в церковные леса. Я годы промолчал, воздай мне дань, И зев мой разверни на небеса! Чтоб я хрипел, просил, чтоб время шло. Беда! Победа! Жизнь в обложках книг! Чтоб где-то что-нибудь произошло, Не стоит мне развязывать язык!