Я вышел на свет из дворовой лужи. Я верил, что все, что поем, настанет. Я честно со всеми стучал по груше и честно со всеми мешал в стакане. Я видел обоих вождей в гробу, шатался и мусором грел карманы и понял, что мы будем жить в саду, увидев в ушах у себя бананы.
Мне время велело: вперед! Вперед! Я Родину видел всегда с лопатой, что мне открывала с плакатов рот, где зубы темнели, крошась от мата! Великая фирма -- Родной Совок! Я тоже вязал здесь железный веник, где русские музы, отмотавши срок, лабают теперь на совковой фене
о том, как мы сотворили грех и сами дитятю отдали волку, но лежа под тем, кто живее всех, не можем найти на него иголку. Но верим: ударит великий гром, и новый Егорий, гремя устами, пронзит супостата своим копьем, поднявши его над собой, как знамя.
Из раны рекой потечет смола. а мы-то хотели, чтоб вина сладки. Но только героев родит земля, где хором терзают у правды матку. Так ждет и не видит большой народ, какая нам путь озарит идея, чтоб сразу за нею рвануть вперед коронным ходом "е-два -- е-девять".
И рельсы согнутся, поляжет лес, когда сапоги набивая ваксой, по шпалам эпохи помчит прогресс, сметая живых бородою Маркса. Я тоже не ведал, во что упрусь, пока не свернулся башкой барана, что нашим умом не осилить Русь, а только аршином в штанах тирана.
Никто не сумел: ни варяг, ни грек. Так выйди, Спаситель, и встань над Русью! Но ангел господний который век не может у нас отыскать Марусю. Да кто тут услышит благую весть, где дочери Хама седлают ступы, и, видя, как мало успели съесть, растят меж ног золотые зубы?
И дуньки, копыта макая в крем, в крутое трико затянувши сдобу, надвинув на фейс самоварный шлем, заставят накрыть простыней Европу. И глядя, как землю накрыл салют, а шведы не знают, кому сдаются, поверим, что мертвые всех спасут, раз стали от них возвращаться блюдца.
Я тоже вертел под собою стол, слова добывая из царства мертвых, пытался во рту оживить глагол и нес, что осталось, на трех аккордах. Куда я на стуле въезжал верхом, и хвост разорив у совы Паллады, все ночи махал над собой пером, но утром ни разу не встал крылатым.
И в стены глухие кричал: "Сезам!", и думал, что рухнут они, как в сказке. Теперь открываю великий срам, до самого срама раздвинув связки! Но ежели век говорит: "Капец!" -- кирзовые латы кладя на плечи, сожми, что осталось, в груди, певец, и учи зверей человечьей речи!
И если случится -- поймут урок, и свет засияет, и гром не грянет, отпилим со лба и наполним рог и гусли построим, что пел Бояне. Так счастливы наши пойдут века. И только однажды средь шума бала услышим, как в уши течет река, и поднимем с остатком песка бокалы. Вот райская дверца промолвит: "Please!" Войдем и обнимем младую Еву. И семя познанья прольется вниз, опять растекаясь, как мысь по древу.