Въ вечернихъ ресторанахъ, Въ парижскихъ балаганахъ, Въ дешевомъ электрическомъ раю Всю ночь ломаю руки Отъ ярости и муки И людямъ что-то жалобно пою.
Звенятъ, гудятъ джазъ-банды И злыя обезьяны Мнѣ скалятъ искалѣченные рты. А я, кривой и пьяный, Зову ихъ въ океаны И сыплю имъ въ шампанское цвѣты.
А когда наступитъ утро, я бреду бульваромъ соннымъ, Гдѣ въ испугѣ даже дѣти убѣгаютъ отъ меня. Я усталый старый клоунъ, я машу мечомъ картоннымъ, И въ лучахъ моей короны умираетъ свѣточъ дня.
Звенятъ, гудятъ джазъ-банды, Танцуютъ обезьяны И бѣшено встрѣчаютъ Рождество. А я, кривой и пьяный, Заснулъ у фортепьяно Подъ этотъ дикій гулъ и торжество.
На башнѣ бьютъ куранты, Уходятъ музыканты, И елка догорѣла до конца. Лакеи тушатъ свѣчи, Давно замолкли рѣчи, И я ужъ не могу поднять лица.
И тогда съ потухшей елки тихо спрыгнулъ желтый Ангелъ И сказалъ: «Маэстро, бѣдный. Вы устали. Вы больны. Говорятъ, что вы въ притонахъ по ночамъ поете танго. Даже въ нашемъ добромъ небѣ были всѣ удивлены».
И, закрывъ лицо руками, я внималъ жестокой рѣчи, Утирая фракомъ слезы, слезы боли и стыда. А высоко въ синемъ небѣ догорали Божьи свѣчи И печальный желтый Ангелъ тихо таялъ безъ слѣда.