Совсем не осталось писем, и нет почти фотографий, одни записные книжки исписаны до конца. А выбраться невозможно - как черту из пентаграммы, пока повелитель духов не повернет кольца. Рассыпались наши фигуры: овал, квадрат, треугольник, распался карточный домик, заржавел магнитофон. Теперь уже не припомнить, кто друг, кто муж, кто любовник, кто просто тянул резину, кто был без ума влюблен. Теперь уже не собраться на Троицкой и Литейном, молчат телефоны эти, отложены рандеву. Никто не может распутать тех сплетен хитросплетенье, поскольку все это было так ясно и наяву. Одиннадцатого апреля и двадцать четвертого мая я пью под вашим портретом, читаю ваши стихи. Наземный транспорт бессилен - уж слишком дуга кривая, воздушный путь покороче, да вот небеса глухи! Жильцы чужих континентов, столицы и захолустий, кормильцы собственной тени и выкормыши казны, когда мы сменяем кожу своих обид заскорузлых, у нас остаются только наши общие сны. И тот, кто холодную почту своих кудрявых открыток содержит в полном забвенье, как заплутавший обоз; и тот, кто честно выводит своих скитаний отрывок, - уже понимают: бумага не принимает слез. А тот, кто остался дома, как бы наглотался брома: не видит, не слышит, не знает, не чувствует ничего. Он выбрал себе наркотик - пейзаж, что в окне напротив, - и искренне полагает, что раскусил Вещество. Мы думали: все еще будет, а вышло, что все уже было. На севере коротко лето - не следует забывать! Любовь к лиловому цвету нам белый свет заслонила. Прощай, лиловое лето, - проклятье и благодать!