Старики молчаливы, и разве глаза скажут слово-другое за них. Пусть богаты они, все равно бедняки, даже сердце одно на двоих. В доме пахнет лавандою и чистотой, бродят отзвуки давних речей. Как в глухом захолустье, в Париже живут старики среди старых вещей. Верно, смолоду много смеялись они - голоса до сих пор дребезжат. Верно, смолоду плакали много они - до сих пор все туманится взгляд, А в пустынной гостиной дряхлеют часы, и вздыхают уныло во сне, И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и ей, и мне.
Старики день за днем отвыкают мечтать, книги спят, пианино молчит. Больше некого ждать, и воскресный мускат сердце старое не горячит. Старики неподвижны, их мир, что ни день, цепенеет, сужается в щель - От постели до кресла, от кресла к окну, и обратно из кресла в постель. А бывает, на улицу выйдут они, и в толпе, среди лент и венков, На далекое кладбище тихо бредут, и хоронят других стариков, И на миг забывают, что дома часы, удрученно вздыхая во сне, Все бормочут в бреду и пророчат беду и ему, и ей, и мне.
Старики, точно в пруд, погружаются в сон, и не выплыть порой из пруда. Как боятся друг друга они потерять и, однако, теряют всегда... Был он злым или добрым, ах, что за печаль для того, кто остался в живых! Просто худо ему, что остался в живых, когда сердце одно на двоих. Вы, должно быть, увидите где-то его, он мелькнет перед вами, как тень, И прощенья попросит за то, что он жив, и зе то, что всю ночь и весь день В опустелой гостиной дряхлеют часы, и уныло вздыхают во сне, И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и вам, и мне, И бормочут в бреду, и пророчат беду и ему, и нам, и мне.