Я не знаю, смог ли я рассказать - что такое для меня война. Для меня - не служившего в армии и никогда не воевавшего. Для меня и для моих друзей. Вряд ли смог. Потому что это невозможно рассказать. Я сейчас пишу эти строки и снова ком в горле. У меня снова сегодня приступ поискового синдрома. Так я это для себя называю. Я не укоряю вас в том, что вы это не можете понять. Мне это и не надо. Более того. Любой, кто начинает мне сочувствовать и 'понимающе' кивать головой - становиться для меня - почему?!? - врагом. А тот, кто меня начинает хаять за это - того я понимаю... Почему? Я не знаю. Лучше молчать, да... Так я себя честнее чувствую. Не знаю почему. Не спрашивайте. Иначе мне стыдно. Что так, что так - стыдно. Поэтому - лучше промолчать. А я все равно - говорю! Многие ли из вас могут понять - как это? - заходить живым к убитому домой? Я и сам это не понимаю. Я не люблю встреч с родственниками. Нет. Не так, как это делают офицеры, чьи пацаны легли под бандитскими пулями. Им гораздо тяжелее. Наши родственники радуются. Радуются тому, что их прадеды - от которых остались лишь редкие фотографии - вдруг нашлись. Странная вещь эта жизнь... Есть те, кто плачут, есть те, кто радуются. А есть те, кто выпячивают себя на фоне своих убитых дедов... Есть. Я видел. Не хочу об этом говорить. Но это есть. Я понимаю. Легче хоронить деда, чем внука. Отца, чем сына. Если к тебе, читатель, придет поисковик и протянет весточку из прошлого... Помни. Твой дед погиб пацаном. Он успел малое в своей жизни. Он не успел слетать в космос или написать книгу. Он мало, что успел. Он успел только сделать твоего отца и поймать в грудь пулю. Пулю, которая не досталась тебе. Да, да... Именно тебе! Потому что иначе он бы вместе с тобой сгорел бы в концлагере... И никто не знает - как бы этот лагерь назывался? Аушвиц? Балаково? Котельнич? Не смотрите с ухмылкой на пацанов, одевающих дома камуфляж. Не стоит. Этот камуфляж - единственное звено между ними и нами. Не стоит нас понимать. Не надо. Есть простые вещи в этом мире. Очень простые. Я. Ты. А между нами ведро с костями твоего и моего деда. Нашего деда. Знаешь, читатель, я завидую им. Да, именно тем пацанам, чьи куски мы носим в мешках из-под сахара, каждую весну. Я завидую им. У них была жизнь. У нас, вроде бы, тоже есть. Бегаем за деньгами по городам и весям. Пыжимся, стараемся. Я бы хотел иметь смыслом жизни - поймать ту пулю, которая не достанется другому. Я идиот, правда? Да не стесняйтесь. Я - идиот. Я не хочу бегать за баблом. Мне надоело. Я устал выживать. Я хочу жить. Пусть хотя бы одну секунду. Иногда мне кажется - нет! Это не я! Это не мы! Это не я лежал под танками на Лезнинском плацдарме. Это не я шел в атаку на кинжалы пулеметов под Водосом. Это не я жрал толовые шашки в Демянске. Это не я вытекал кровью в снег под Тверью. Это не я бежал с палкой в руке на Синявинские высоты. Это не меня накрыло минометами на Мекензиевых горах. Это не меня. Жаль. Это не нас... Сны... Почти четыре утра сейчас. Сегодня опять присниться поисковый сон. Я знаю. Я привык к этому. Я чувствую их. Почти под утро я лягу спать. Когда проснусь - первое, что мне захочется - выпить. Потому что...
...- Сержант, ты че, охуел что ли? - Не подходить, уроды, не подходить! Я лежу на сухой, серой от жажды траве. В руках сопло огнемета. Рядом бойцы. Иссохшие языки облизывают черные губы. - Сержант! Может, обойдется, а? - просит кто-то из толпы почти очумевших рядовых. В колодце трупы парней, заколотых немцами штыками в госпитале. Мы уже неделю тащимся по балкам прихарковья. Единственное что у нас есть - утренняя роса на винтовках... Винтовках без патронов. И только у меня на самом дне ранца остатки горючки...
...- Горит! Смотри, горит! - Парень в новенькой, еще не выгоревшей пилотке, тычется в землю, пряча взгляд от сгорающего в небе 'Ила