Опера «Жизнь с идиотом» (1990-1991) либретто Виктора Ерофеева Действие 1
Нидерландская опера, постановка Б. Покровского Я — Dale Duesing, Romain Bischoff (baritones) Жена — Teresa Ringholz (soprano) Вова — Howard Haskin (tenor) Сторож — Leonid Zimnenko (bass)
vocal ensemble and Rotterdam Philharmonic Orchestra Mstislav Rostropovich (conductor, piano) Amsterdam, Het Muziektheater, April 1992
***
ХОР: Жизнь с идиотом полна неожиданностей. Я: Мой Вова, моё наказание. ЖЕНА: Как ты мог его выбрать? Ты с ума сошёл! ХОР: Сам дьявол мутит. ЖЕНА: У тебя будет сын, Вова, ты будешь гордиться им! Я: Я твой сын, Вова! ЖЕНА: Вова, Вова, Вова! ХОР: Жизнь с идиотом полна неожиданностей. Я: Друзья поздравили меня с идиотом. ХОР ДРУЗЕЙ: Это, поверь нам поверь, ничего. ЖЕНА: Обнимали, тискали, целовали в щёки. Я: Я растерянно улыбался, голова кружилась, мелькали руки, улыбки; я целовал друзей в щёки, обнимал их и тискал.
ХОР ДРУЗЕЙ: Клубились пары дружбы. Признаться, мы опасались худшего, ведь были все основания опасаться худшего, а тут на тебе — жизнь с идиотом; наказание лёгкое, необременительное, можно даже сказать, вовсе не наказание; смотря, конечно, как смотреть, так вот, если смотреть сквозь прореху наших времён, то в таком наказании угадывается тайная форма доверия (тебе всё-таки не все пути закрыты!), новый род жизнедеятельности, скорее поручение, чем порицание. Словом, миссия. Тем более, добавим, что предоставлен выбор. Они проявили к тебе снисхождение…
Я: Я был мнителен в ту зиму, мнителен и беспокоен, и мир опрокинулся в мою мнительность, границы между предметами размылись; курились сладковатые пары.
Я И ХОР ДРУЗЕЙ: Друзья с новой силой меня целовали, и я целовал их — так мы целовались.
ХОР ДРУЗЕЙ: Старик, есть счастье в несчастье. Чего греха таить, тебе всегда несколько недоставало сострадания; слабовато — дружески щурились друзья, — у тебя с этим делом, по этой части.
ЖЕНА И ХОР: И его несчастная жена тоже кивнула: слабовато. Я: Ну, слава богу, ну, слава богу! ХОР ДРУЗЕЙ: Они проявили к тебе снисхождение. Я: Наконец-то я понял, за что меня наказали: за недостаток сострадания.
ХОР ДРУЗЕЙ: Поднялся смех. Мы все наслаждались своим остроумием. Мы чокнулись. Мы чокнулись. Мы чокнулись. ЖЕНА: Мы чокнулись. Мы много и вкусно ели. Я: Однажды попались рябчики в сметане. Так мы их съели. А почему бы нам было не съесть рябчиков в сметане? В сметане они были совсем как живые.
Я: Я не спорил с друзьями. Не видел в том проку. Я вынашивал свой идеал идиота. Совсем не хотелось брать какого-нибудь случайного олигофрена: оплывшее пористое лицо, заплёванный подбородок, подёргивание исковерканных рук, мокрые штаны. ХОР ДРУЗЕЙ: Загромождение жизненного пространства — и ничего больше. Я: Я мечтал о совершенно иной патологии — блаженной, юродивой патологии, народной по форме и содержанию. Я представлял себе степенного лукавого старца с востреньким глазом цвета выцвешего неба. Пьёт чай вприкуску, лик светлый и чистый, а набежит рябь безумия — сам дьявол мутит. Амбивалентный такой старичок. Я собрался взять блаженного не для развлечения, а по нутряному, жизненному расчёту. Страшно жить на свете, господа!
ХОР ДРУЗЕЙ: Страшно жить на свете, господа! Страшно жить на свете, господа! Я: Ну, вот — и отрыгнулось. Простите великодушно. У меня была новенькая и весьма сносная жена. ЖЕНА: А старая умерла. От скарлатины. ХОР ДРУЗЕЙ: Ей неверный диагноз поставили и неверно лечили. Она умерла. Я: Я вдовец. И новенькая тоже умерла. Несчастная женщина! Как она любила Пруста! ЖЕНА: Как я любила Пруста!
(появляется Пруст, кланяется, танцует и исчезает)
ЖЕНА: Мне бы читать и читать до счастливой старости Пруста и готовить мне жульенчики из шампиньонов! А меня зверски убили…