Нас написали без черновика. И, канцелярский мир не обанкротив, поставили на полку вниз торцом. Вот так всегда - влюбиться на века, а разлюбить в четверг, в кафе напротив, до капуччино, после голубцов,
как раз решая - попросить ли счёт Или, быть может, посидеть еще.
Приходится вставать из-за стола. Сквозь небо просочился желтый сок, пропитанный дождём или туманом. Холодная осенняя смола, с волос стекая, трогает висок. как, помню, в детстве говорила мама:
Испытанное средство от бессонниц - Кусочек хлеба с маслом, с крупной солью.
Исчезли те, с кем раньше у меня не то чтобы душа сливалась в хоре, не то чтобы сердца стучали в такт, но те, кого не нужно догонять, кого не нужно дожидаться в холле, а с кем шагаешь рядом просто так.
Да, дело не в созвучии сердец, но просто не с кем рядом посидеть.
Да, я и впрямь хочу всё время спать. Присыпал дождь глаза солёной крошкой, а солнце соком смазало слова. Спасибо, мама. Проданы места, у каждого своя суперобложка, и в оглавленьи главная глава.
У всех своя особенная стать. Нам есть, где встать. Нам можно просто спать.
На полках книги жмутся всё тесней - так люди на трамвайной остановке смущенно дышат в чей-то капюшон. Он пахнет псиной, словно мокрый снег, свечой, слезой, соломенной циновкой, швом, шорохом, простым карандашом.
Лови свой шанс, точнее свой трамвай. А книги не спасти - не открывай.
Не открывай, не спрашивай: "Кто там?" Аминь, своя страница ближе к тексту, когда твой том стоит на перекрёстке - он непременно будет разорён. Пройдется ветер по твоим листам, Растащит на цитаты без контекста. Огонь придёт - весь город будто в блёстках твоим последним светом озарён.
Потащит по ногам, по мокрой жиже, Взовьется пеплом всё, что хочет вверх.
Вот так всегда - не знать любви полжизни, А полюбить - как водится - в четверг.