Твое фатовство - это лишь пятно судьбы караковой. Три года я о нем в тетрадях выводил каракули и шел на дно - попросту не видел бакен. Парты со стихами, но статус поэта не придадут бакенбарды. И вовремя мы разошлись с тобою в интересах: ты любишь книги - я люблю то, о чем в них пишет автор; ты видела во мне только причины своих стрессов, а я в тебе наблюдал лишь поводы проснуться завтра. Я деспот этих писем, но со своей наивностью будто из детства списан. Для кривой линии жизни я не нашел дома лекал, "но не дай бог тебе меня понять до молекул". Воздуха в грудь, за тобой по пятам - это дар или там вновь атака накала? Ты постоянно заливала за любовь и тепло мне, пока я заливал тут эту боль по бокалам. Мы спим порознь. У носа полосы. Там после вы впалите лень, и заметно, как мы хоронили наше общее "мы". Мы хоронили вдвоем его в полиэтилене.
Мы задаем вопросы и спорим, для чего мы вдвоем, если больно любить тебя, любить меня. Повернутый на принципах. И поменять нас невозможно.
Жизнь не списана, но кончился грифель. Надежда, что из матрицы нас вытащит Пифия. Стакан недопитый в пол-пятого утра, я долго думал, что нас тут держит, но ты не ответил мне. Глаза иконы грустно улыбались, а мой виски в стакане уже в край зеледенел. А каждом совместном снимке горизонт завален. В этом мире с самим собой наедине. А тут люди меняют людей, но новый товар все также с дефектом. Тут люди меняют постели, но опять же, увы, никакого эффекта. Вдруг люди меняют идею, но в свои сорок уже слишком закостенелы. Лишь дети меняют людей, но тем уже в этом мире нет места.
Мы задаем вопросы и спорим, для чего мы вдвоем, если больно любить тебя, любить меня. Повернутый на принципах. И поменять нас невозможно.