К 40 годам я свой мирок разрушу, потому что дальше этот путь опасен, потому что каждый норовит мне в душу влезть и расписаться на душе: “Был Вася”. Хорошо - один, а то и вместе с Машей... Значит, будет эта надпись вдвое длиньше. По большому счету на душе пропащей не оставил надписи один Акиншин.
К 40 годам я разбредусь по свету ножками своих магнитофонных дочек, а самую любимую свою кассету бережно и нежно уложу в платочек, спеленаю ласково, свяжу потуже, чтоб не просочились мои песни к воле, чтобы не нашла моя дочурка мужа и ушла из жизни, как когда-то Толик.
К 40 годам я опущусь морально, выгоню на улицу остатки смысла. Все, что напишу я, будет гениально: если ненормально - значит, бескорыстно, если бескорыстно - значит, то, что надо, если то, что надо - значит, так и будет. Ах, какие люди соберутся рядом, ах, какие рядом соберутся люди.
К 40 годам мы соберемся вместе все, кто не дожил до этой красной даты. Мертвые поэты в заповедном месте ждут, когда я их введу в свои Пенаты, ждут, когда я глупый свой мирок разрушу, чтобы на руины на мои однажды забрести и начисто отмыть мне душу и спасти навечно от духовной жажды.