Замолчи, музыкант! Утирай свою влагу, убирайся. Я сам допою эту рагу этой девочке. Чем ты мне можешь помочь? И вольно же мне мерить по первому шагу бесконечную ночь.
Обернется легендой когда-нибудь позже эта ночь — через тысячелетье. Но что же не дает мне увидеть тебя впереди, закрывая глаза, опуститься на ложе и коснуться губами тяжелой груди.
От пчелиного жала до нильского ила только капелька яда да гибель светила, да рождение мира от пары собак. Как зовут тебя, женщина? Помню: Далила. Я забыл, почему я назвал тебя так.
Не кричи об убийцах, идущих с рассветом, этот глиняный дом даже богу неведом, только запах, любимая, нас предает — запах твой сумасшедший прекрасный и следом запах дыма из полуоткрытых ворот.
Ворота отворила и кровь отворила, отравила, оплакала, похоронила; слышишь — ждут на пороге, клинками звеня. Кто — там? Греки? Волхвы ли с дарами? Далила, ай, Далила, ты все еще любишь меня?