…и осторожно, ощупью — ответ под утро, перечитывая Джойса. Ах, девочка, не трогай этот свет холодными руками — обожжёшься!
Улиссу что — две пригоршни монет, больные звёзды дублинских окраин, да тёмный эль, да чёрный силуэт в чаду и грае над кабацким раем.
И тянет за рукав приблудный друг, случившийся из глубины трактира, с лицом, похожим на неровный круг овечьего спрессованного сыра.
Он смотрит мне в глаза, он пьёт вино, он требует подробного рассказа, он засыпает — жалко и смешно — как пьяный грек, на середине фразы.
Но он ещё напишет, он ещё погибнет, как положено поэту. Ах, девочка, не я тобой прощён, а я прощу тебя и кану в Лету.
Мой шаг размерен, мой ритмичен взмах расслабленной руки, моя чужая — так лестница взбирается впотьмах, за шагом шаг себя опережая,
так медленно: за каждым шагом год, за каждым годом — век, за каждым веком — слепое яблоко, пустой прозрачный лёд, возможный только дублинцам да грекам.
Теперь — прощай. Ах, девочка, строка что молодость — мудрёно, да не мудро. Ещё живи, ещё ищи, пока ещё не время засыпать под утро…