Уходит любимая, будто бы воздух из лёгких, навек растворяясь в последних снежниках излётных, в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек... Обратно не вдышишь! Напрасно щекою я трусь о шершавый понуренный хобот трубы водосточной... Напрасно я плачу — уходит. Уходят друзья, кореша, однолетки, как будто с площадки молодняка нас кто-то разводит в отдельные клетки от некогда общего молока. Напрасно скулю по друзьям, как звереныш... Друзей не воротишь! Уходят надежды — такие прекрасные дамы, которых я выбрал в такие напрасные даты. В руках остаётся лишь край их одежды, но жалкое знамя — клочок от надежды... Уходит уверенность... Помнится — клялся я страшной божбою о стену башку проломить или стену — башкою. Башка поцарапана, правда, но, в общем, цела, а что со стеной? Ухмыляется, сволочь стена,— лишь дворник на ней равнодушно меняет портреты... Уверенность, где ты? Я словно корабль, на котором всё гибелью пахнет, и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб. Эй, чайки! Не надо. Не плачьте — жалеть меня бросьте. Меня покидают мои длинноногие гостьи. Садятся они, как положено, первыми в лодки... Прощайте, красотки! Меня покидают мои краснощёкие юнги. Им хочется жить. Справедливо. Они ещё юны. Прощайте, мальчишки! Гребите вперед. Вы мужчины. А я выключаю бессмысленный рокот машины, и только талант капитаном небритым и пьяным на мостике мрачно стоит. Капитан — капитаном. Но, гряэные слезы размазав по грубой обветренной коже, он тоже меня покидает. Он тоже, он тоже... Эй, шлюпки, а ну от греха отойдите в сторонку! Корабль, если тонет, вокруг образует воронку. Остаться совсем одному - это боль ножевая, но втягивать я за собой никого не желаю. Я всех вас прощаю, одетый в предсмертную пену, а вам завещаю пробить ту проклятую стену и вас призываю торчащей в завертинах белых трубою к бою...