наследница бизаней и грот-мачт, венецианских свай и китежей, стоит, бесстыже корни растопырив, а меж корней – чернеет пустота, измерить соблазняет глубину. мимо неё я проходил не раз и любовался хаосом корней, его контрастом с прямотой ствола, но черной глубины не замечал, что кажется сейчас её основой. быть может родилась она на днях – усилием дождя и ветра, барсука, иль моего чрезмерного вниманья? от столбняка привит и от чумы, мне ль черноты подсосенной бояться? и всё ж сомнение нудит исподтишка и тормозит порыв авантюризма. да ну его, ведь иррационально: уж век из леса ввысь торчит сосна, и вероятность, что повалится сейчас, когда засуну руку ей под корни, – ничтожна. жмурюсь и сую. ищу конца. песок. коряги. хвойный перегной. внезапный шорох и прикосновенье к вспотевшей от волнения руке невидимой шершавой чешуи. адреналин, попытка избежать расплаты за вторжение в сосну... напрасно: кровь отравлена, её уже качает в мозг предатель-сердце. а знал же, чуял, что не стоит лезть, пусть нет на теле стройном, словно столб, запретных слов под черепа оскалом. и что это за зверь в норе живёт, чей яд, и не прошло минуты, мне руку в связку баклажанов обратил и рот наполнил вкусом горгонзолы? а мог послушать интуиции: пройти мимо загадочной, заманчивой норы, не спать ночами, тайною терзаться, всё думать - что ж скрывает темнота, и какова внутри нора на ощупь; иль осторожно ткнуть в неё прутом и изучить посредством рассуждений на основаньи косвенных улик… давно же я не волновался так. уж думал – разучился, позабыл. давите, баклажаны, на ноль-три.