Били копыта. Пели будто: -Гриб. Грабь. Гроб. Груб.- Ветром опита, льдом обута, улица скользила. Лошадь на круп грохнулась, и сразу за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клёшить, сгрудились, смех зазвенел и зазвякал: -Лошадь упала!- -Упала лошадь!- Смеялся Кузнецкий. Лишь один я голос свой не вмешивал в вой ему. Подошел и вижу глаза лошадиные... Улица опрокинулась течет по-своему... Подошел и вижу- за каплищей каплища по морде катится, прячется в шерсти... И какая-то общая звериная тоска, плеща, вылилась из меня и расплылась в шелесте.
"Лошадь, не надо. Лошадь, слушайте- Чего вы думаете, что вы их плоше? Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь".
Может быть- старая- и не нуждалась в няньке, может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только лошадь рванулась встала на ноги, ржанула и пошла. Хвостом помахивала, рыжий ребёнок. Пришла веселая, стала в стойло. И всё ей казалось- она жеребёнок, и стоило жить, и работать стоило.