Не говори о том, чего ты знать не можешь, промолчи, И так всё скажут, - мало ль умников, рисующих в альбомах, На стене – за неимением – и просто на салфетках: Голубков, купальщиц голых или красные квадраты… Черт-те что и сбоку слава; ты же знаешь – миром правят геростараты, Казимиры, квазимоды, казематы… Вот повестка, аты-баты, загорай в далекой Африке – Билет туда и – может быть – обратно, Это значит: ты вернешься, вероятно…
Не прячь глаза – твоя неяркая, но верная звезда Найдет тебя за гранью шквального огня, На грязных вмятинах ландшафта, в страшных шрамах haut couture, На Южном фронте без потерь с любых сторон, но с построением во фрунт, С победным маршем, с балаганом из братанья и плененья городов И с целым ворохом гравюр на эту тему, И на многое еще, чего бы не было, когда б не эта Африка, война, И «аты-баты» в том числе, и не билет туда обратно, Всё, прощай, мой беглый раб…
А впрочем, тысяча солдат пройдут – и мина не взорвется, Тыща первый же наступит – он всегда был невезучим: Даже в детстве, или даже много раньше – в прошлой жизни, В прошлом веке преклоненья перед красным и квадратным, Намалёванным однажды не его, увы, рукою, Той рукою, что теперь лежит в канаве, запекаясь черной кровью, В изголовье чьи-то тени, медсанбат, обрывок неба, чей-то голос: «Бедный Йорик! Умирать в такое лето…»
А впрочем, нет, - и вслед за летом, вероятно, будет осень, Будет слякоть, вероятно, ты очнешься, чуть помедлив, У подножия до боли незнакомого Монмартра, Вероятно, весь в медалях, орденах, безвкусных ленточках Французских легионов; что ты хочешь: миллионы не вернулись – Ты вернулся, ты уже почти что дома, Ловишь взгляды одиноких и голодных, Не моложе и не старше, может – будущих купальщиц, Может – нет, но всё возможно, если только это ты, А не другой – такой же точно, но живой, но, Боже мой, Об этом думать невозможно... И не думать невозможно…