О ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б, И я б опоил тебя чистой печалью! Но так — я не смею, но так — зуб за зуб! О скорбь, зараженная ложью вначале, О горе, о горе в проказе!
О ангел залгавшийся,— нет, не смертельно Страданье, что сердце, что сердце в экземе! Но что же ты душу болезнью нательной Даришь на прощанье? Зачем же бесцельно Целуешь, как капли дождя, и, как время, Смеясь, убиваешь, за всех, перед всеми!
2
О стыд, ты в тягость мне! О совесть, в этом раннем Разрыве столько грез, настойчивых еще! Когда бы, человек,— я был пустым собраньем Висков и губ и глаз, ладоней, плеч и щек! Тогда б по свисту строф, по крику их, по знаку, По крепости тоски, по юности ее Я б уступил им всем, я б их повел в атаку, Я б штурмовал тебя, позорище мое!
3
От тебя все мысли отвлеку Не в гостях, не за вином, так на небе. У хозяев, рядом, по звонку Отопрут кому-нибудь когда-нибудь.
Вырвусь к ним, к бряцанью декабря. Только дверь — и вот я! Коридор один. «Вы оттуда? Что там говорят? Что слыхать? Какие сплетни в городе?
Ошибается ль еще тоска? Шепчет ли потом: «Казалось — вылитая». Приготовясь футов с сорока Разлететься восклицаньем: «Вы ли это?»
Пощадят ли площади меня? Ах, когда б вы знали, как тоскуется, Когда вас раз сто в теченье дня На ходу на сходствах ловит улица!»
4
Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушить Этот приступ печали, гремящей сегодня, как ртуть в пустоте Торичелли. Воспрети, помешательство, мне,— о, приди, посягни! Помешай мне шуметь о тебе! Не стыдись, мы — одни. О, туши ж, о туши! Горячее!
5
Заплети этот ливень, как волны, холодных локтей И, как лилии, атласных и властных бессильем ладоней! Отбивай, ликованье! На волю! Лови их, — ведь в бешеной — этой лапте — Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот в Калидоне, Где, как лань, обеспамятев, гнал Аталанту к поляне Актей, Где любили бездонной лазурью, свистевшей в ушах лошадей, Целовались заливистым лаем погони И ласкались раскатами рога и треском деревьев, копыт и когтей. О, на волю! На волю — как те!
6
Разочаровалась? Ты думала — в мире нам Расстаться за реквиемом лебединым? В расчете на горе, зрачками расширенными В слезах, примеряла их непобедимость?
На мессе б со сводов посыпалась стенопись, Потрясшись игрой на губах Себастьяна. Но с нынешней ночи во всем моя ненависть Растянутость видит, и жаль, что хлыста нет.
Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего Раздумья, решила, что все перепашет. Что — время. Что самоубийство ей не для чего. Что даже и это есть шаг черепаший.
7
Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь, как ночью, в перелете с Бергена на полюс, Валящим снегом с ног гагар сносимый жаркий пух, Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь, Когда я говорю тебе — забудь, усни, мой друг. Когда, как труп затертого до самых труб норвежца, В виденьи зим, не движущих заиндевелых мачт, Ношусь в сполохах глаз твоих шутливым — спи, утешься, До свадьбы заживет, мой друг, угомонись, не плачь.
Когда, совсем как север вне последних поселений, Украдкой от арктических и неусыпных льдин, Полночным куполом полощущий глаза слепых тюленей, Я говорю — не три их, спи, забудь: все вздор один.
8
Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею Налечь на борт, и локоть авести За край тоски, а этот перешеек Сквозь столько верст прорытого прости.
(Сейчас там ночь.) За душный свой затылок. (И спать легли.) Под царства плеч твоих. (И тушат свет.) Я б утром возвратил их. Крыльцо б коснулось сонной ветвью их.
Не хлопьями! Руками крой! — Достанет! О, десять пальцев муки, с бороздой Крещенских звезд, как знаков опозданья В пургу на север шедших поездов!
9
Рояль дрожаший пену с губ оближет. Тебя сорвет, подкосит этот бред. Ты скажешь: — милый! — Нет,— вскричу я,— нет! При музыке?! — Но можно ли быть ближе,
Чем в полутьме, аккорды, как дневник, Меча в камин комплектами, погодно? О пониманье дивное, кивни, Кивни, и изумишься! — ты свободна.
Я не держу. Иди, благотвори. Ступай к другим. Уже написан Вертер, А в наши дни и воздух пахнет смертью: Открыть окно — что жилы отворить.