Если честно, бесполезно пытаться удержать нас с горе-супергероем, справедливостью влекомым. Нами двигала любезно до неизведанного жадность, получался стабильно каждый первый блин комом, но срывало кабину от протеста, клинком он становился возле горла, и бездна умножалась. Испугался лезвия ножа, нажал на жалость, и жалость его пронзила, он словно сел на жало с сильнодействующим ядом. Рядом я там взглядом-кляпом бил по ангелам проклятым. Я был ямбом травоядным. Он от жажды принял яд, и однажды в Риме я понял, что вот именно: он живёт внутри меня.
Пустыни, остыньте. И зыби из Индии. Постылые ангелы из тела изыдите. Под пыльные факелы в геноциде отцы-дети погрязнут в бессилии. Цинизмом засыпете, бесстыдные злыдни, вы чрево насытите. Черви в черепе, вы чрево насытите.
Шифровались мы в дебрях riseup'а, gmail'а, а совесть со стыдом отводила глаза, поджимала губы, искала дом и на запад желала. И потом однажды в битве за Джелалабад от гранаты за крыло зацепилась чека мне, и рвануло одновременно в Юрмале, Мичигане. Мы пытались новые правды чеканить вместе с новыми Юрами Шевчуками. Но лишь сознание озарение заподозрило, оно автоматным "та-да-да" и шумом бульдозера отзывалось, вот это да! и под ритм водопада-дождя скормил его зверю из Лох-несского озера.
Пустыни, остыньте. И зыби из Индии. Постылые ангелы из тела изыдите. Под пыльные факелы в геноциде отцы, дети погрязнут в бессилии, цинизмом засыпете. Пустыни, остыньте. И зыби из Индии. Постылые ангелы из тела изыдите. Под пыльные факелы в геноциде отцы-дети погрязнут в бессилии. Цинизмом засыпете, бесстыдные злыдни, вы чрево насытите. Черви в черепе, вы чрево насытите.