Когда мне было двенадцать, в город пришли они. Они отключили воду и забрали себе огни. Папа созвал друзей, и они пытались Избавить город от пакостной западни, Но быстро сдались и отказались. А папе в потасовке отрубило палец.
Папа искал дрова, воду и инсулин. Дочурок у него двое, а он – один. На улице падал чёрный и мерзкий снег. С полок сметали водку и кофеин. Бездомные умирали, не разыскав ночлег. Из репродуктора доносился тягучий смех.
Через неделю запылала библиотека, А старый беззубый сосед-калека Был найден загрызенным у ворот. Следом спалили школу и две аптеки. Люди хотели идти на север, вплоть до Седых болот. Папа же сделал наоборот.
Декабрь. Они пришли и забрали папу. Дик рычал и кидался, но ему отрубили лапы И приказали на заднем дворике сжечь. Еле успокоила рыдающую Агату. Забрали бумагу, чернила, остатки свеч. Тягучий, склизкий и пепельно-серый смерч.
На улицах – кровь и разорванные газеты, Останки прогнивших тел тех, кто стоял в пикетах. В центре остатки ратуши тихо тлеют - Шпиль походит на кончик потушенной сигареты. Механические собаки на каждой второй аллее - Сбываются пророчества старого дядюшки Рэя.
Они ушли, когда осталось нечего поджигать. На трупе былого города – пепельная печать. Рваное небо краснеет ужасным скопищем ран. Мы с Агатой засыпаем, уставши чего-то ждать, И нам снится пение соловья, солнце и океан. И я верю, будет по-майски безветренно и туман.