Я с младенческих лет скромность жизни не сравнивал с ношею, Дом в четыре стены – это всё, что тогда я хотел. Не мечтал о дворцах и о замках с холодной их роскошью, Не считал я, что в них моё счастье и мой удел.
Как-то ранней весной, но с душою ещё замороженной Брёл по улицам я, наплевав на людей и дома, Но увидел вдруг дом и остался стоять завороженный: Вроде дом был как дом, но сводил почему-то с ума.
Не велик был, не мал дом, весь белый, как божье ваяние, И свет окон глубоких горел, не давая остыть, Обаянье его доводило меня до отчаянья, Что не будет моим, что другой кто-то станет в нём жить.
Понял я, что не стоит мириться мне с жизни законами. Ведь не просто был дом – он и тыл, он и щит, и стена, Ценность замка того исчислялась тогда миллионами, Ну, а мне, дураку, он достался почти задарма.
Разве мог я в те дни оценить, что написано золотом? Что в те годы я знал о дворцах, крепостях и домах? Оказался мой дом, оказался дворец тыщекомнатным, И его обойти мне не хватит ни сил, ни ума.
Красотой его залов ты мог бы гордиться, я слово дам, И в уютной столовой и тело, и душу согреть. Ну, а в спальню войдёшь – и дыхания нет, и кровь в голову, И от счастья такого в тех стенах готов умереть.
И с тех пор золотых стал он лучше и красочней во сто крат. И хочу вам признаться без всяких словесных прикрас: Где бы ты ни стоял, видел рядом с ним рощу и озеро. И любуюсь я им много лет, не сводя с него глаз.
Я предвижу сомненья людские в своей откровенности: - Ты ж, мол, бросил свой дом, переехал в чужие края… Как им в головы вбить и в понятия их современные, Что мой дом он со мной, он во мне, он впитался в меня?!
Объяснять это им ни желания нет, ни готовности, Но, я верю, ты знала, эзоповщине вопреки, Что мой дом – это ты, и к чертям эти рифмоусловности, Что писал для тебя, понимала ты с первой строки.
Что мой ХРАМ – это ты, и к чертям эти рифмоусловности. Что стихи о тебе, понимала ты с первой строки!