Покидаю тебя в бесконечном покое, средь мертвых оракулов, в цвете и соке поляны, будто бы меру оставив на человечески теплой чаше весов. И, миф создавая безвольным присутствием, ценностью пользуясь, вложенной мною, и впрямь возомнишь ты богиней себя с наивною бледностью лика средь пестрых тех снов.
Все ль боги рождались, как день? на всех ли печать немоты? у кого из детей вырвал сердце заоблачный зверь? ты душу свою - о раздень, любимые выбрав черты, лицо сотвори и уста, и словам его - верь. А перстень, что с надписью «скорбь» не снять; значит, в ночь - к алтарю, и нож вознести, и холодным ударом отринуть, отсечь; и пусть оживет мертвый хор, как жертва, которой горю, и скатится перстень во тьму, чтоб навечно там лечь.
Я в комнате, полной чудес, сменяя вампиров с поста, рискую быть узнанным новою гостьей, в дешевых мехах, ты помнишь, богиня, свой смех? о нет, омертвели уста, и пепел со звезд на коже, и черный цветок в волосах. И где тот трескучий огонь? в глазах только серая хлябь, и тело твое - целый мир, неродившийся мир; и где ты была, когда зверь поток разворачивал вспять, легко, - так лишь вздрогнет во сне полупьяный сатир?
Не высказать душу сполна замкнув ее в тысячи слов, но, - бросить к ногам в осмеянье презренной родне; и ветер несет лепестки под жгучий вороний покров, готовься к слиянию внутрь, к спасенью вовне.
Не скрыть тебе жаждущих глаз в эту дивную ночь ритуала, и дрожь победит, выявляя желанье начала; вернемся туда, где парит океан наш таинственный, прежний, и тихо младенец лежит на волнах, безмятежный.