Эх, шкипер, пять годов на якоре стоишь! Выкатал бы якорь, открыл бы паруса - да в море... ...Нет, я на прибавку к якорю цепью приковался к берегу еще на пять годов. Получаю письмо с Онеги. Варенька, которую я помнил крошкой, пишет, что, за смертью отца, желают они с матерью жить в Архангельске. Умеют шить шелками, знают кружевное дело. Я жил в домике, который мне достался после тетки. Пригласил Вареньку к себе. Встретил их на пристани. Со шкуны сходит девица в смирном платье, тоненькая, но, как златая диадима, сложены на голове косы в два ряда. Давно ли на зеленой травке резвилась, а тут... Взгляни да ахни! И какое спокойствие юного личика! Какая мечтательность взгляда! Тонкость форм не по вкусу нашему быту, но я обожаю мечтательность в женщине. Они стали жить у меня в верхнем покойчике. Мне - за пятьдесят. Варе - двадцать, а я попервости робел. Она выйдет шить на крылечко, я из-под занавески воздыхаю и все дивлюсь: "Что это люди-те у моих ворот не копятся на красу любоваться?" Дальше - Варя поступила в школу, учить девиц изяществу шитья. Я тоже осмелел. Укараулю Варю дома, подымусь на вышку, будто к маменьке, а разговоры рассыпаю перед дочкой. - Ну, задумчивая Офелия, признайтесь, кто из коллег-учителей вам больше нравится? Варя шутливо: - Офелию вода взяла. Ужели я с утопленницей схожа? - Кто-нибудь да утонет в вашем сердце... И мать вздохнет: - Сердце закрыто дверцей. Истинная Фефелия. Хоть бы ты, Егор, ее в театр сводил. Я за это слово ухватился. Представление привелось протяжное. Моя дама не скучает, переживает от души. Переживал и я. В домашности даже касательство руки предосудительно, а в театре - близкая доверчивость. Притом воздушный туалет и аромат невинности... В гардеробной подаю Варе шубку, а сторожиха с умиленьем: - Ишь, папенька, как доченьку жалеет! Видно, одинака дочка-то? Дома в зеркало поглядывался: сюртук по старой моде. Борода древлеотеческая... Что же, старее тебя есть кобели, и те женились на молоденьких. Мало ли исторических примеров! Ум мой раздвоился. Корабль руль потерял, и подхватили его неведомые ветры. Не узнают дядю Егора его ученики: брюки с напуском при куцом пиджачке, бородка а-ля Фемистофель. Во рту папироса, курить не умею. Приглашаю Варю в оперетку. Половины действия не досидела: - Как это можно любовь на смех подымать, а измену выхвалять?! Как-то в мастерской наступил я кошке на хвост. Ребята рассмеялись: - Егор Васильевич, жениться задумал? - Кто вам сказал? - Примета такая. Рассеянность чувств. Я постарался открыть свои чувства в стихах. Варя отвечала грустным взглядом. Наконец я изъяснился со всею тонкостью, вынесенною из книг. Варя покорно опустила глаза. Первый год после свадьбы "молодой муж" на крыльях летал, на одном каблуке ходил. С лестницы бегом и на лестницу бегом. На работу побежу, жене воздушные поцелуи посылаю. А поясница аккуратно дождь и снег предсказывает. Изучил тонкую светску манеру поведения, ножкой шаркать и ручку целовать. Да, любовь у юноши душу строит, а у старика душу мутит. А Варя какова была, такая и осталась. Ни вздоров, ни перекоров, ни пустых разговоров. Никогда меня не оконфузила, не оговорила, не подосадовала. Чуть припаду с простуды, она и ночь не спит. И школу посещала, ремесло свое правила радетельно. Детей любила. С улицы чужого ребенка притащит, обмоет да накормит. Варенька была охотница до романов, изображающих высокие волнения страстей. Но к себе того не примеряла. Таковым побытом мы прожили с ней четыре года. Но у меня такое чувство, будто меня обокрали. Нет, - будто я кого-то обокрал.