От тщеты бытия оградясь чередой укреплений, Созданных в мыслях в камере после пытки, Он думал о детстве и белом единороге на гобелене. Который жевал траву - зеленые нитки.
Боже! До чего эта зелень нетленна, И как нетленны здесь времени превращения. Сколько лет единорог не сходил с гобелена, Не зная ни голода, ни пресыщения.
А слева на переплетеньи атласном, Прекрасная, как похищенная Зевсом Европа, Стояла девица, вышитая синим и красным, С букетом из лилий и гелиотропов.
Бесстрашная, она улыбалась не веря, В то, что эти нити непрочны, Зная, что ее защита от зверя – Это лишь ее непорочность.
Содрогалась от смеха большая тюрьма, И черная тень, стоя на пороге. Шептала: «Монсеньор, узник сошел с ума, Он бредил о деве и единороге.»
А смех бежал по коридорам и лестницам, Разбивая двери, замки и засовы. Он знал, что больше нет единорогов и девственниц, Кроме вышитых и нарисованных.