буковский писал - 147-180 | Текст песни

• Тексты песен
• буковский писал
• 147-180

Мои треки это отказ от линейного восприятия времени:
вечность в которой мне сразу и пятнадцать и тридцать.
Вылезаю через форточку на ночь на день рождения.
Богатый жизненный опыт помогает отстоять в споре позицию.
Мой несуществующий брат, он же воображаемый менеджер,
не дает скиснуть эмоциям, как будто я навсегда в пубертате.
Ему стоит только надавить на нужную железу и раскрывается сердце,
как с конфеты снимается фантик.
Сила первой любви помогает мне, старику, подняться по лестнице,
от кризиса среднего возраста не вскрыться.
Свежесть ощущений, вкус хлеба и прочие признаки детства проношу контрабандой
и вливаю в свои релизы.
Кручу педали, подъезжаю к реке на своем велике.
Пусть утонут мое одиночество, старость и жир когда я нырну в холодную воду с крутого берега
и страх утонуть в простынях напомнит, что я еще жив.
Загоняю себя в угол сцены ночными кошмарами,
путаюсь в проводах, падаю на пол между папой и мамой.
Выступление кончилось, я расписываюсь на флаере и, чтобы не загордиться,
одновременно огород вскапываю.
Диафрагмой сжимаются стены, зима превращается в лето,
моя жизнь — это формула с одной переменной.
Я безнадежно тяну руку к последнему свету и старческий стон преобразуется в крик младенца.
Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца.
Захлебываюсь и тону в глубоком пожаре, одновременно блюю радугой и истекаю желчью.
Как крыса в пластмассовом шаре заперт внутри своего большого сердца.
Захлебываюсь и тону в глубоком пожаре и тут же с другой стороны голый вываливаюсь.

Не хочу быть таким, каким я был лет десять назад,
смотреть на эту грудь и чахлую спину,
если бы на ней были веснушки, я бы взял опасную бритву и вырезал каждую
как с Марком Хантом расправился Федор Емельяненко.
Тети и дяди и пьянки в красной и черной от вина и пива постели отражаются в горячем зеленом чае,
за пределами кружки с которым вы все живете и блеете (?).
Я никогда не был достаточно добрым или злым:
вот когда я захватил замок своего лучшего друга, мне пришлось убить всех до одного его родных.
У меня не осталось ничего и даже сил для испуга.
Нет, по утрам я не просыпаюсь в Игре престолов, но каждый раз жалею о том, каким был вчера.
Я так далек от своего детства, что даже переодел голову — она смотрит из щелей и хохочет во снах.
Я никогда в свой доширак не высыпал приправу, подруга был дома одна, но я не заходил в гости.
Американский пирог, порнуха и Blink-182 – посижу еще один, что-то мне опять не здоровится.
Послушаю чужой смех — звучит(?) из телевизора, напишу себе письмо, напьюсь и будет мне удивительно.
Найти его под подушкой на завтра и посмеяться над тем, сколько в нем тоски и как мало смысла.
Палачи ночью вворачивают штопор кому-то в ногу, журналисты празднуют день рождения в кафе,
я взрослею под одеялом — держу ружье наготове и без звука смотрю эротику по РЕН-ТВ.
Палачи ночью вворачивают штопор кому-то в ногу, журналисты празднуют день рождения в кафе,
я взрослею под одеялом — держу ружье наготове и без звука смотрю эротику по РЕН-ТВ.

Все временно – только успевай привыкать.
Я просыпаюсь ребенком: моя лестница (полоса пыли), уходит следом от самолета через мокрую одежду, через слепой дождь, через руки цвета мертвого мяса. Дрожь.
Я слышу шепот: «не всё, что закончилось — классика», «не все плохие герои убиты в “Зорро”».
Смотри в начало, где первый в жизни снег нелепую в шапке голову.
Я прыгаю на спор под лед, боясь быть вторым — вода как холодный нож вспарывает нерв,
неумолимо открывает ненависти в киселе.
Мы танцуем в грязном отражении луж, лето мелькает лучами в мутной воде — протягиваю к нему руки, цепляя красными пальцами лед.
Но телефонный провод гудит в ответ: «Ты где? Ты где?!»
Я в грязной ложе, тону в чайной ложке.
Воспоминания детских лет оживают перед глазами, случайно в каждом из дней минутный фантом.
Холод цепляет за руки, уводя их на самом деле (?).
Воздух где? Всплываю вечерами между дном и адом.
На моей улице у

буковский писал еще тексты