Извини, старина, захотелось немного излиться. Ты представь себе плац и глаза на минуту закрой – и Единственный Настоящий Трубач и сопровождающие его лица нам исполнят коротенькую симфонию именуемую «зарей».
В этом – всё! В этом солнце, но не то, что сержант перед завтраком крутит, и не то, что под вечер уставшие слепит глаза. Это солнце – из кипящей, совершенно особенной ртути, о которой ничем, кроме Музыки не рассказать.
В этом – всё! В этом – утро и нетронутая красота его. И, наверно, поэтому, от дневной маяты огрубев, каждый раз на вечерней поверке грешный полк наш стоял и оттаивал, потому что равнялся на ртутное солнце перекатывавшееся по трубе.
Сотни маленьких серебристых надежд за гимнастерки засунув, полк стоял, осененный единственной, той, что лилась с допевающих труб… Кто же знал, что в казарме у трубача на гитаре натянуты струны, будто сделанные из такого же солнца, однажды застывшего на ветру?
Извини, старина, просто слишком уж крепко вцепилось. Но ответь мне хоть ты: ты уверен ли наверняка, что без тонких, предельно натянутых струн точно так же бы трепетно билось это маленькое, но яркое, звенящее сердце полка?