Псы невидимой тенью бросаются мне на грудь, Я видел все звенья смерти: от старца и до юнца. Страх все сковал движенья, от боли мне не продохнуть. Я знал все пути сомнений: от гения до глупца.
Я видел как тонкой стрункой на древе висел поэт, Быть может казнен за слово, а может и просто так. С ним рядом рыдает муза, рыдает за целый свет, Она для поэта ближе, чем все. Ведь он был дурак!
Он бился за всех, кто немощ, кто стар и, быть может, дрях, И в сердце его хранились все те, кто был непрощен. Он сберегал от бед, кто был еще слишком млад, Он не делил на тех, кто \"с Богом\" и \"некрещен\".
Он воспевал бои, он горевал о смерти, Он провожал всех в путь, кто был здесь последний раз. Он был хранитель дум, дождливого теплого лета, Любитель таверн и хмеля, и громких строптивых фраз.
Он не терпел обмана, он долго боялся тех, Кто раз уже сильно ранил, нарочно иль не со зла. Он часто любил мечтать и не поднимая век, Он мог снова жизнь прожить, другую и всю до конца.
Теперь же висит он здесь, и взор его томно опущен. Холодные руки теперь никогда не узнают тепла. Я видел в поэте себя, курок же почти уже спущен. Веревка обвилась после - Как выстрелил он в себя.