Как-то раз в меня залезла окаянная болезнь. Мне, друзья, от той болезни прямо хоть на стенку лезь. Это просто вспомнить жутко, как матерому - флажки. Словом, язва... то ль желудка, то ли ливерной кишки.
Жизнь мне сделалась не в радость, жалила больней осы. Я глотал такую гадость - хуже чайной колбасы. Было все темно и голо, я над пропастью висел, но шепнул мне божий голос: "Сядь на голод!" Я и сел.
Первый день - могу ручаться - сразу стал длинней на треть. На жующих домочадцев я старался не смотреть. День второй пропел будильник. Час за часом пролистав, я смотрел на холодильник, как монашка на Христа.
А на третий, поздно ночью, только-только я уснул, мне бифштекс приснился сочный. Я его схватил, куснул - и проснулся. Вижу: полночь, а жена лежит без сил и кричит мне: "Ах ты, сволочь, - ты ж бедро мне прокусил!"
Март уже капелью капал, дело близилось к весне. Я сосал ночами лапу, жутко чмокая во сне. А однажды утром рано, вспоминая общепит, я отгрыз у фортепьяно две педали и пюпитр.
Стал изящный, словно пони, ровный, плоский как стена. На какой уж день - не помню - от меня ушла жена. Покосившись на поджарый, на запавший мой живот, уколола, как кинжалом: "Я детей возьму, пожалуй, как бы ты их... не того..."
Тут я понял: дело глухо, и не в шутку занемог... А наутро даже муху я с груди согнать не мог. Эту чертовую муху кулаком едва достав, я ударил прямо в ухо и сломал себе сустав.
А она скакнула грозно, словно рыцарь на коне... Кто-нибудь, пока не поздно, - загляните же ко мне! - все, с кем были мы знакомы, все, с кем вовсе не знаком... До утра я буду дома, утром сдует сквозняком.