Раз приходит отец – вечерком, с трудового ристанья, Покрутил моё ухо и чуть посвистал «Ермака». «Ты слыхал, удалец? Получил я сегодня заданье – Завтра храм разгружать. Пресвятых раскулачим слегка».
«А что будет потом?» – «А потом-то кратки уже сборы: С полутонны взрывчатки – и вихорь к седьмым небесам. Заходи-ка вот завтра. Заглянешь там в Божьи каморы. Покопаешься в книгах. Сварганю что-либо и сам».
А во мне уже юность звенела во все сухожилья И взывала к созвездьям и к вечным скрижалям земли. А за полем вечерним, расправив закатные крылья, Византийское чудо сияло в багряной пыли.
Я любил эти главы, взлетавшие к высям безвестным, И воскресные звоны, и свист неуёмных стрижей. Этот дедовский храм, украшавший всю нашу окрестность И всю нашу юдоль освящавший короной своей!
Пусть не чтил я святых и, на церковь взглянув, не крестился, Но, когда с колокольни звала голосистая медь, Заходил я в притвор, и смиренно в дверях становился, И смотрел в глубину, погружённую в сумрак на треть.
Замирала душа, и дрожало свечное мерцанье, А гремящие хоры свергали волну за волной. И всё чудилось мне, что ступил я в предел Мирозданья И что вечность сама возжигала огни предо мной.
Нет, не с Богом я был и не в храме стоял деревенском, И душа замирала совсем под другим вольтажом. Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским! Это бедное сердце, омытое лучшим дождём!..
И пришёл я туда – посмотреть на иную заботу! Не могу и теперь позабыть той печальной страды, – Как отцовские руки срывали со стен позолоту, Как отцовский топор оставлял на иконах следы.
Изломали алтарь, искрошили паркетные плиты, И горчайшая пыль закрывала все окна кругом. И стояли у стен наши скорбные тётки Улиты, Утирая слезу бумазейным своим лоскутком.
А потом я смотрел, как дрожали отцовские руки, Как напарник его молчаливо заглатывал снедь… Ничего я не взял, ни единой припрятанной штуки, И смотрел по верхам, чтобы людям в глаза не смотреть.
Я любил эти своды, взлетавшие к высям безвестным, И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней… Этот дедовский храм, возведённый строителем местным И по грошику собранный в долах Отчизны моей!
И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя, Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз. И не знал я тогда, что запало горчайшее семя В это сердце моё, что грустило у сваленных риз.
И промчатся года, и развеется сумрак незнанья, И припомнится всё – этот храм, и топор, и стрижи, – И про эти вот стены сложу я вот это сказанье И высокую Песнь, что споётся у этой межи.
Пусть послухает внук – и на деда не смотрит столь криво: Хоть и робок бывал, а любил всё же правду старик!.. Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы И за этот мой горестный крик.
Стихотворение Николая Тряпкина в прочтении народного артиста России Валентина Клементьева. видео подготовлено Бюро пропаганды художественной литературы СП России реж.И.Панкова. музыка И.С.Баха