Позвольте рассказать мне, поведаю я вам Историю про Голого и Чёрную Мадам. Позвольте навязаться. Я слову волю дам — Вам расскажу про Голого и Чёрную Мадам. Восстанут из забвения и к нам сюда придут Герои дней былых — те, чьих сердец был тяжек труд.
Начнём, пожалуй, с Голого. Он был частенько пьян. Себя он скромно называл: ’’Naked number one’’. В его душе росли грибы и цвёл чертополох, И где-то там в кустах сидел свой личный верный Бох. Ещё скажу про Голого: он был, понятно, гол; Его хотели нарядить — куда б он не пришёл. Но платья все и пиджаки движеньем тощих плеч Небрежно сбрасывал он прочь и предлагал всем лечь.
Нам всем давно известно, и это не секрет — Суть жизни есть страданий цепь, а счастья в жизни нет. Они текут сквозь эту жизнь, струятся, как вода, Сей образ ввёл папаша Кейв. Мы подтверждаем: ’’Да’’. И Голый эту истину не понаслышке знал: На своём остром на хребту он это испытал. Летал и ползал взад-вперёд, стоял, лежал, сидел, И грёб на пиршествах царей, и на галерах пел.
Но хоть его, как Туранчокса, так влекла борьба, Его, как прежде Глана, всё же догнала судьба. Среди своих скитаний, в одном из городов, Он провалился в яму под названием ’’Любовь’’.
Она владела башней из чёрных валунов, И ей семьёй была команда чёрных пауков. Чего они там делали — никто не мог понять; Шуршали слухи, а она водила их гулять. И по таким вот шляпкам, вот по таким делам Была известна средь людей как Чёрная Мадам.
В весне плескался праздник, как в чайнике вино, А Голый, сидя за столом, болтался среди снов. И тут вдруг Чёрная Мадам вошла ажурно в кадр, И Голый, спрыгнув с облаков, впал в нездоровый жар. Какой изящный профиль, какой эффектный фас! Причёска — чёрный Млечный Путь, смех — веселящий газ. Вот так вот встали звёзды, так вздрогнула судьба, Так был прочитан код и были сказаны слова. Но с самых первых пробных взглядов, с самых первых слов На заднем плане мельтешили тени пауков!
Сценарий вечен и один. Один на миллиард. Бельё — на пол, кровать — одна, а вот бокалов — два. Была весна. Цвели дрова. Чирикали слоны, И Голый с Чёрною Мадам смотрели одни сны. Он был влюблён всем сердцем, и глупою душой, И лемом, и желудком, и даже головой. И было так прекрасно в раю, где он витал, Что стало ясно: близок засранческий финал.
Она сказала: ’’Голый, ты гол, как папуас, Но я ценю твой интеллект и твой душевный класс.’’ Она сказала: ’’Голый, ты гол как, бронтозавр, Но я ценю твой крепкий лем и твой любовный жар.’’ Она сказала: ’’Голый, ты гол, как крокодил, Но я ценю тебя за то, как ты меня любил.’’ Но я должна предупредить: мой путь лежит на юг, Тебя с собой я не возьму, хотя ты мне и друг. В награду за свою любовь получишь ты презент. С тобой он будет до конца — желаешь или нет. Картина моей кисти, цвет — где не чёрен, там он бел, Портрет моей могилки — чтобы забыть меня не смел.’’ И так сказав, исчезла средь гитар и поездов, И вслед за ней тянулась вдаль колонна пауков. А Голый в номере стоять остался, как кретин, С произведением в руках, несчастен и один.
Тянулись годы. Киснул квас. Кустилась анаша, И билась в яростной тоске Голого душа. Он трахнул мир, сперва вот так, потом перевернул, И трахнул его сзади — даже глазом не моргнул. Затеял пару крупных войн, был пару раз убит, Был возвеличен и любим, был предан и забыт. И всё то, что он делал, имело цель одну: Предать тень Чёрной той Мадам забвению и сну. Но хрен там! Бесполезно! Заклятье — злая вещь, Вцепилась ему в душу, словно жадный чёрный клещ. Один взгляд на картину — и Чёрная Мадам Вставала рядом, как не уходила никогда. Ни сжечь, ни спрятать, ни порвать, и даже не продать, И Голый от такой фигни стал тихо уставать.
И вот прозрачным сентябрём брёл Голый в местный бар, И тщётно силился понять: он молод или стар? И вдруг его внимание привлёк некий предмет. Он обернулся и застыл, не зная,