Любимая, солнце моё, восходящая в пеcнях разлуки, голос бога, идущего в лёгких нарядах созвездий, вызываю тебя из пространства, забытого светом, на окружности радуги, рухнувшеё на руки соснам.
Птица – сирин, летящая в синих сполохах сирени, птица – феникс, говорящая в глиняном тигле гнезда, опали меня пламенем, ветками вечности вспыхни, остуди меня перьями, мокрыми от поцелуев.
Подари мне любовь с виноградными гроздьями грусти, с журавлиным журчанием истоки печали, подари мне любовь и позволь мне уйти незаметно.
Приютит и меня беспокойная лодка скитаний, и блеснёт и исчезнет, как сон как летучая рыба, золотистая россыпь песка над зелёными вспышками моря.
Золотистая россыпь песка над зелёными вспышками моря, узкий берег, затерянный в бешенном поиске пены, ты причал моих пальцев, причал моих губ обожжённых, бухта радости, бухта дугой обнявшая море.
Если день – ты лежишь и беседуешь с небом и морем, если ночь – ты блестишь голубыми откосами бёдер, колыбель колыбелей, к тебе возвращаются волны, катера подползают, форштевнем царапая камни,
на закате медузы, мои прапрабабки, проходят и лежат, наслаждаясь теплом, от тебя исходящим. Лидиянка, рабыня стихий, истощающих злобу,
сочленение пламени с пеплом столетнего снега, я спрошу у тебя: кто придумал твои очертанья, кто соткал твоё имя из шелеста грозных прибоев?
Кто соткал твоё имя из шелеста грозных прибоев, из кочующих капель и шёпота горных обвалов, из мольбы умирающих в жёлтой пустыне бессмыслиц?
Полотняная ткань тёмно - синих проталинах песен, половецкое поле в потухших потоках полыни, в этом имени всё: и бамбук и болгарская роза, ритмы Кубы, тамтамы и кардиограммы торосов.
Перекрёсток огней, кульминация гаснущих звуков, беспокойный и чахлый, больной белокровием колос, в этом имени всё: нищета, сумасшествие, слава.
Слава тех, кто входил в лабиринты жестокого слова, сумасшествие тех, кто запутался в дебрях палитры, и ещё заскорузлые руки того, кто месил неизвестность, кто слепил твоё тело из нежного гипса туманов.
Кто слепил твоё тело из нежного гипса туманов? кто нарушил закон превращений и солнцеворота? кто посмел превзойти и себя и людей и природу?
Эти плечи и грудь, эта странная линия бёдер, этот свет, излучаемый тенью, и вечная тень междугорий! Сам Тутмес, может быть, обласкал сновиденья Атона? Сам Майоль, может быть, снизошёл до презренного гипса?
Кто бы ни был, и велик, и прекрасен, и жалок, кто бы ни был, он был величайший преступник и ангел, потому что нельзя не любить это крепкое зыбкое чудо, потому что нельзя не погибнуть, влюбившись в безжизненный камень.
Ты безжизненный камень, бессмертный, безжизненный камень. ты цветок, раскрывающий губы для влажного трепета неба.
Ты цветок, раскрывающий губы для влажного трепета неба, ты цветок, напоённый сиреневым соком молчанья, безответность, вознесшая голову над корневищами леса, беззаботность, цветущая над муравейником муки.
Порождение леса, земли, перегноя и влаги, порождение стебля, сосущего жёсткие соли, ты живёшь вне пространства, вне леса, вне времени года.
Эфемера, подёнка, душистая лампочка ночи, это ты культивируешь вечность в сосуде мгновения, это ты превозносишь бутон над землёю и стеблем.
Если я подойду и нащупаю таинство молний, и порву провода, подводящие острые токи, что подаришь ты мне – только вздох аромата и только ускользающий шарик смертельной серебряной ртути.
Ускользающий шарик смертельной серебряной ртути, одинокая капля поэзии в море метала, я ловлю тебя сердцем, вьюнками завьюженной крови, паутиною пальцев, сплетенной под пологом песен.
Пусть убьёт меня блеск бесконечных твоих безразличий, пусть убьют меня яды тяжёлых твоих испарений, лучше смерть чем бессмертие желчно – зелёной пустыни, лучше гром и гроза, чем покойное небо покоя.
Помутившийся разум, мудрец, отрицающий мудрость, алогизмы банальностей, логика трёх потрясений, принимаю, поэзия, точность твою и текучесть,
принимаю твою обнищавшую гордость любовниц, и стучится ко мне голубая невеста – разлука – чёрный день, порождающий белую ночь озарений.
Чёрный день, порождающий белую ночь озарений, день бездомных видений, оплаканных арфами ветра, ты пришёл, и массивные двери тоски отворились, ты пришёл и бессильное сердце моё онемело.
Деформация времени, длинная дрожь отражений, окисление золота в залах зелёного зова, сухожилия криков моих перерезаны ржавым железом, соловьи поцелуев заброшены в пекло сугробов.
Пересохли ручьи, и озёра, и реки рассветов, превращается в тождество запах цветов и бензина, и сияет в ночи плоскостями пластов чернозёма борозда обещаний, засеянных зёрнами грусти.
Борозда обещаний, засеянных зёрнами грусти, награди землепашца ржаным караваем надежды, накорми голодающих верой в себя и в уд