Барбара Грэйн благодарна своей болезни - если б не она, то пришлось бы терзаться сущими мелочами: Думать о муже, которого только радио бесполезнее, просыпаться, когда он кричит ночами; Злиться на сыновей, их ухмылки волчьи, слова скабрезные, если б не потребность в деньгах, они бы её и вовсе не замечали.
А мигрень - лучше секса и алкоголя, лучше шопинга, твою мать, и поездки за город на природу: Это пять часов ты блюёшь от боли, с передышкой на пореветь, перестать дрожать, лечь лицом в ледяную воду; Лопаются линзы в глазах, струны подо лбом, а затем отпускает тебя на волю, и вот тут узнаёшь ты истинную свободу.
Потому что Барбаре сорок пять, ничего не начнётся заново, голова седая наполовину, не золотая. Если в будущее глядеть, холодны глаза его, её ноша давно сидит на ней, как влитая. Но ей ведомо счастье - оно почти осязаемо, когда смерть дважды в месяц жует тебя, не глотая.
Барбара глядит на себя из зеркала, свет становится нестерпим, дёргается веко. Через полчаса, думает она, всё уже померкло, на поверхности ни предмета, ни звука, ни человека. Только чистая боль, чтоб ты аж слова коверкала, за четыре часа проходит четыре века.
А потом, говорит себе Барбара, после приступа, когда кончится тьма сырая и чертовщина, Я пойду напьюсь всего мира свежего, серебристого, для меня только что налитого из кувшина, И начну быть живая полно, живая пристально, так, чтоб если любовь гора, моё сердце - её вершина.