Так они росли, зажимали баре мизинцем, выпускали ноздрями дым; Полночь заходила к ним в кухню растерянным понятым. Так они посмеивались над всем, что вменяют им. Так переставали казаться самим себе чем-то сверхъестественным и святым! Так они меняли клёпаную кожу - на шерсть и твид; Обретали платёжеспособный вид. Начинали писать то, о чём неуютно думать, а не то, что всех удивит! Так они росли, делались ни плохи - ни хороши. Часто предпочитали бессонным ньюйоркским сквотам - хижины в ланкийской глуши: чтобы море и ни души; Спорам - тишину, ноутбукам - простые карандаши. Так они росли, и на общих снимках вместо умершего образовывался провал. Чей-то голос теплел, чей-то юмор устаревал, Но, уж если они смеялись, то в терцию или квинту - в какой-то правильный интервал. Так, из панковатых зверят - в большой настоящий Ад. Пили всё подряд, работали всем подряд. Понимали, что правда всегда лишь в том, чего люди не говорят! Так они росли, упорядочивали хаос, и Мир пустел. Так они достигали собственных тел, а потом намного перерастали границы тел. Всякий рвался сшибать систему с петель, всякий жаждал великих дел! Каждый получил по куску эпохи себе в надел, по мешку иллюзий себе в удел! Прав был тот, кто большего не хотел! Так они взрослели, скучали по временам, когда были непримиримее во сто крат; Когда все слова что-то значили, даже эти: "республиканец" и "демократ". Так они, втихаря, обучали внуков играть блюзовый квадрат. Младший - в старости выглядел как Апостол, Старший - разумеется, как Пират, А последним остался Я... Я - надсадно хрипящий список своих утрат... Но, когда мои парни придут за мной в тёртой коже, я буду рад! Молодые. Глаза - темнее чем виноград, Скажут что-нибудь вроде: "Дрянной городишко, брат!", и ещё: "Собирайся, брат!"