Я уверен: написал бы свои лучшие стихи, отдавшись всё вокруг оволшебнивающему потоку весны. Но самосохранения инстинкт, который недоброжелатели трусостью моей считают, функционирует пока старательно, оживляя в моём сознании ту самую весну, заставившую нежные сердца всего мира мигрировать в тайгу, чтоб там, кормя мошку, самим голодом томясь, полагать, что стихнет гнев тех, кто кричал: «В Сибирь всех педрил – жрать грязь!» От холода колонисты отвлекались, надежду лелея: «Ведь получилось для себя добиться земли в своё время евреям». Этот пример вдохновил их и на победу над мужичьём с окрестных селений, на пяти КАМАЗах приехавших стыдобищу эту разогнать по-тихому. Росла голубая колония. Был пущен слух о возможном требовании статуса автономии. И как кубинцы на чём попало рвутся к Майами, Так через моря северные, вверх по реке, ломились к своему таёжному «Гоа» уже все подряд маргиналы. Занимался апрель, с ним сила дремучая, максимизирующая по весне процент самоубийств, срав на рост благополучия. Но в тот сезон людей отвлекла от душевного упадка мобилизация рядовых запаса. Так штабная грядка разрулила ситуацию в тайге для себя нехарактерно тонко. И хотя было экономней и быстрей клеймо позора вытравить ковровой бомбардировкой, всё же решили брать в кольцо. То идеальная война: во-первых, против педрил; во-вторых, вечер пятницы, суббота и воскресенье – первая половина дня!
Припев:
Осторожность и внимание! на земле ведь весна – Грибница нервных окончаний была грубо оголена алмазной наждачкой зимы. Так что важные свои дела, может быть, стоит отложить до глупого лета.
Народный гнев подогрели слухом про шпионов, якобы под видом грязных хиппи вынюхивающих в лагере мятежников месторождения мельхиора и титана. На земле, захваченной питуриками в тайге, жил шаман – Костя. Дружил с приезжими, удил на реке со старым индейцем, представившимся как коллега, считавшим сборище это больше шуткой, и что все разбредутся к лету. К ним подошли двое грязнуль и предложили: «Костян, давай тебя накурим крутыми бошками, с Ферганы, конечно, а ты места силы укажешь нам». Они вместе пришли, пришли к одной кочке. Костя с детства её спокойно воспринимал как земли эрогенную точку. Не под таким, конечно, научно-влекущим определением, но что-то в этом направлении. Спутники же его заморские с трудом скрывали волнение. Для их взоров земля тут обнажилась мечтой об обеспеченной жизни в виде этой титан-мельхиоровой жилы. А Костю уже штырило: он понял, что понял, куда зыбучие пески Ферганы утекают. В полые жилы земли, вот куда! С чем же тогда ферганские колдуны черпают силу? Может быть, с верблюдами? Не повезло… И с этой мыслью любовно даванул ступнёй на кочку, блестящую ртутными каплями и покрытую свежим мхом, в эйфории забыв, что по весне у Земли высока чувствительность эрогенных зон. Чуть вздрогнула кочка ста тысячами миллионов миллиардов тонн чего-то скрытого, импульсом прошила Костю и вышла ртом, волной звуковой, вызвавшей у всех бедных колонистов острое ощущение конца и одно возможное решение: сквозь врага пробиться.
Около окопов, выписанные из центра, вяло шутили Гарики – неясно, над какой стороной больше – о бусах из трофейных голубых шариков, как раздалось: «Бегут!» Неслись на ополченцев тысячи, молча, с руками голыми, глазами бешеными… Минут двадцати хватило охотникам заядлым и ветеранам пейнтбола на отстрел мятежных питуриков и к ним примкнувших. Ни одного урода не пропустили, а наши потери – только чуть испорченное Б.М.П. Автогеном его пришлось резать, чтоб достать челика из него. Где, непонятно, успело того контузить. Он повторял одно: «Гады, сепаратистской выходкой своей не удалось сорвать вам нашей олимпиады». Эту историю я оживляю в памяти для самоотрезвления – Держаться, и не вестись на весеннюю истерику: ни драк, ни танцев, ни пения!