Бывают ночи: только лягу, В Россию поплывет кровать; И вот ведут меня к оврагу, Ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула, Где спички и часы лежат, В глаза, как пристальное дуло, Глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,- Вот-вот сейчас пальнет в меня!- Я взгляда отвести не смею От круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья Коснется тиканье часов, Благополучного изгнанья Я снова чувствую покров.
Но, сердце, как бы ты хотело, Чтоб это вправду было так: Россия, звезды, ночь расстрела И весь в черемухе овраг! 1927, Берлин
Абстрактное воспоминание о России в прошлом, перенесенное в настоящее в плане искусно построенного ложного воспоминания конкретикой внешних деталей, недореализовано, т.е. в момент слияния сна и яви, когда и то, и другое относительно (часы на стуле становятся нацеленным дулом, и овражная темнота сливается с темнотой комнаты), оцепенелого сознания касается тикание часов, останавливая переход в сферу иного пространства и не доводя до конца акт казни, или духовный акт воскресения, который станет возможен в «Машеньке», «Даре», «Подвиге». Казнь и вообще смерть не понимаются негативно. Они воспринимаются как освобождение от тюрьмы плоти - это переход в рай, а рай для Набокова - в прошлом, в философском смысле даже в настолько далёком прошлом - до рождения, когда душа пребывала в раю, её не обречённая на заключение в теле (гностические идеи).