Он ничего не пишет, потому что я ему не звоню, потому что с самой зимы не смотрю на него в упор. он ничего не пишет оттого, что я его злю, оттого что сумела дать ему достойный его самого отпор.
Он ничерта не напишет теперь, может хоть убивать, продолжать в том же духе - искать меня в ком-то другом, он может выдавливать из себя сок, может придурком быть продолжать, но я говорю "люблю" и думаю не о нём.
я перепутаю даты наших смертей и жизней, я проявлю фотографию, которой полсотни лет, и я отпускаю его - в обьятия страшного механизма, под названием "вдохновения больше нет".
пусть он штампует банальщину, или стихи без пола, пускай у него внутри не останется ничего, он не заслуживает - ничего другого, всё что моё - больше уже - не его.
он не напишет ни строчки, пока я не соизволю, пока не запущу в нём страшный, напевный мотив. и он умрёт, впечатавшись в мокрый линолеум, выпив, выхлебав, выкричав. но - не испив.