Он так ее мучит, как будто растит жену. Он ладит ее под себя: под свои пороки, Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину. Муштрует, мытарит, холит, дает уроки.
И вот она приручается — тем верней, Что мы не можем спокойно смотреть и ропщем; Она же видит во всем заботу о ней. Точнее, об их грядущем — понятно, общем.
Он так ее мучит, жучит, костит, честит, Он так ее мучит — прицельно, умно, пристрастно,—Он так ее мучит, как будто жену растит. Но он не из тех, кто женится: это ясно.
Выходит, все это даром: «Анкор, анкор, Ко мне, ко мне!» — переливчатый вопль тарзаний, Скандалы, слезы, истерики, весь декор, Приходы, уходы и прочий мильон терзаний.
Так учат кутить обреченных на нищету. Так учат наследного принца сидеть на троне —И знают, что завтра трон разнесут в щепу, Сперва разобравшись с особами царской крови.
Добро бы на нем не клином сошелся свет И все пригодилось с другим, на него похожим,—Но в том-то вся и беда, что похожих нет, И он ее мучит, а мы ничего не можем.
Но что, если вся дрессура идет к тому, Чтоб после позора, рева, срыва, разрыва Она взбунтовалась — и стала равна ему, А значит, непобедима, неуязвима?
И все для того, чтоб, отринув соблазн родства, Давясь следами, пройдя километры лезвий, Она до него доросла — и переросла, И перешагнула, и дальше пошла железной?
А он останется — сброшенная броня, Пустой сосуд, перевернутая страница. Не так ли и Бог испытывает меня, Чтоб сделать себе подобным — и устраниться,