Стуча клюкой по стоптанным ступеням И острым взглядом раздвигая стены, Вошёл в мой дом отпетый гость согбенный, Прохожий странник – в седине, как в пене.
Приют он не просил, и я не бросил В ответ ему сочувственный отказ. Он просто сел за стол, как будто в гости Был зван, забыв, что Бог ему подаст.
Ладонь шершава, посох глаже тени, Морщины глубоки уже настолько, Что лик, казалось, слеплен был из долек: Любви, печали, доли и спасенья.
И не был слеп он, чтоб не видеть хлеба. И не был сыт, смиренно чтоб просить. Он просто сел, сломал хлеб об колено И съел ломоть, забыв перекрестить.
Ах, знал бы он, что в доме – скоро вечность. Не верят в Бога и не топят печек... И на вопрос, не завелась ли нечисть, Пожмут плечами – и в трубу, так легче.
Ах, знал бы он, что ночь темнее стала, Хоть свечи заменил электросвет. И что горит над домом тёмно-ало Одна звезда, одна звезда для всех.
И суть вещей, и боль предвосхищенья Он знал. И то, что сбудется потом... И хлеб, и дом он освятил, но не крещеньем, А предстоящим будущем крестом.
Прошли века, простые словно гаммы, От дорождения Христа до домарксизма, До синевы, распятой пыльной рамой, Что вдруг напомнит что-то выше истин.
А был ли он? Спросите у соседей. А люди, что живут доныне здесь В любви, в печали, в доле и в спасенье, Твердят: хлеб наш насущный даждь нам днесь.